"Анатолий Ким. Соловьиное эхо" - читать интересную книгу автора

изначальной грусти не можем, потому что прекрасно знаем: чем живее
предстанет перед нами призрак воспоминания, тем хуже для нас и больнее
безвозвратность. И мы сами, еще занимающие некий объем трехмерного
пространства, уже являемся чьим-то воспоминанием, в котором, увы, будет так
мало от нас сущих. И если однажды майским утром проснуться от близких и
неистовых звуков соловьиной песни да выйти в прохладную густоту утра, в
тишину с оглушительным соловьиным боем, то вдруг сможем непостижимым образом
вспомнить и о самом себе - и в немоте печали, восторга и примирения
постигнуть, как мало удерживает общая память и как бесценно то, что она
сохраняет.
И тогда станет ясно, что человек, имевший душу, сохранится в мире не
тем, что он собою представляет, а каким-то мгновенным и ярким отсветом
своим, похожим на вспышку выстрела за широким ночным полем. Взорвался и угас
комочек огня, прокатился гром выстрела над темными просторами полей, и все
стихло - и тот, кто видел и слышал это, может теперь представить себе все
что угодно. Летящее над черными лесами удивительное существо с тремя парами
белых крыл - словно слились воедино три лебедя. В руках странное летучее
существо держит ружье книзу дулом, из которого еще струится дымок. Внизу
тихая деревня с золотистыми огоньками окон, робко льнущих к земле. Кто-то
вошел со двора в темные сени избы, стукнув дверью. Звякнула крышка бидона. И
вмиг исчез летящий над ночным лесом шестикрылый лебедь. Пространство
воображения порушилось и перестроилось, в его движущуюся тьму вторглась
распеваемая беспечными девичьими голосами песня:

Ой, беда приключилася страшная!
Мы такой не знавали вовек:
Как у нас - голова бесшабашная -
Застрелился чужой человек!

И представляется застрелившийся на ночном поле "чужой человек" - видны
только раскинутые его ноги в залепленных глиной сапогах, только эти ноги,
верхушки темных тонких травинок да золотое полукольцо далекой луны за ними.
И уже не звучит больше во мне песня, я томлюсь, жду прихода тех высоких,
соединенных необыкновенным строем слов, которые помогут мне определить
наконец истинные границы моей духовной сущности. Я один из потомков Отто
Мейснера, магистра философии Кенигсбергского университета, у меня
огненно-рыжие волосы. Я вижу вспышку выстрела на дальнем краю ночного поля.
И вслед за этим представляю своего легендарного Гросфатера, величественно
разгуливающего по небесам, среди звезд ночных. Я благодарен ему за то теплое
дыхание, что трепещет сейчас в моих ноздрях, и за эту вечную печать тайны на
всем облике им подаренного мне мира, и за петушиный цвет моей головы. Но
такая благодарность слишком обыкновенна и проста. Мне хотелось бы постичь
самое таинственное, что передается незримыми путями потомку от предка, и на
протянутых перед собою ладонях вырастить большую, как дыня, каплю того огня,
который вечно бежит по душам человеческим, словно по веткам пламя. И мир
людей представляется мне огромным роем самодвижущихся факелов.
Да не забудем, что все, что с нами сейчас происходит, уже происходило
когда-то! Пламя человеческой надежды, доброты и любви всегда одно и то же -
и дым тревоги, и черный уголь недогоревших страстей, и остывший пепел
самозабвения. Только бегут огоньки вселенского пожара по новым и новым