"Анатолий Ким. Запах Неустроева; Рыба Simplicitas (Два рассказа)" - читать интересную книгу автора

таких дуриком выпросить что-нибудь или подработать никак не удавалось: с
гнилой капустой и морковью или с мороженой навагой в ледяных блоках эти
рабочие дела не имели.
Из каких-то красивых пикапов-иномарок доставали они аккуратные упаковки
и картонные короба с яркими наклейками. Клали все это добро на удобные
ручные тележки и увозили на кухню с бодрым видом, как будто свою
собственность.
И приходилось больше по помойкам. Но надо было прийти пораньше,
оранжевый мусоровоз приезжал еще затемно. После него ничего не оставалось.
До вечера бак мог простоять пустым, пища туда не попадала. Мало было ее по
сравнению с летом и с осенью. Хотя, конечно, теперь она не пахла гнилью. Но
он давно привык к вони, и зимняя пища для него не казалась лучше. К тому же
она была холодной, лед хрустел в ней, у него вылетели и поломались все зубы.
Зимнюю пищу можно было замачивать в теплой воде. Однажды кочегар показал
Неустроеву, где находится кран. Вода оттуда хлестала слишком горячая, чтобы
мыть руки. Но он давно не мыл рук, ничего не мыл, не стирал. Он научился
мочиться в штаны, потихоньку расхаживая по улице или сидя на ступеньке
подземного перехода, не сходя с места. Но там одна старуха, мордастая
нищенка с красными отмороженными культями вместо пальцев, подняла крик и
побила его. Желтая лужица натекла с верхней ступени прямо ей под ноги, и
старуха больше не пустила рядом Неустроева. Произошло это давно, должно
быть, в начале зимы. Тогда он еще был в силах зарабатывать нищенством с
протянутой рукою. Потом ослабел, видимо, или заболел - и все активные нищие
вслед за той мордастой старухой стали его отгонять, не давая места рядом с
собою. Пришлось ему окончательно переходить на одно лишь добывание пищи.
Однажды он шел где-то неподалеку от дома, падал снег - вдруг
почувствовал себя старым зверем, который подыхает. Пошатывает его само
собою, водит из стороны в сторону. Глаз поднять от земли невозможно. В этом
и было все дело.
Когда все ниже и ниже клонишься, а подняться обратно нет сил. Старый
зверь где-то в чем-то промахнулся, с того и началось, - а в чем был промах,
того уже старому зверю не вспомнить. Слишком много промахов было. И как-то
вдруг очень ясно, отдельно от всего этого, возникла какая-то человеческая
мысль из моего далекого прошлого. Мысль была хороша, чиста, кристально
прозрачна, имела живой характер и как-то очень, очень убеждала, обнадеживала
в том, что ничего никогда нельзя подвести к концу, что никакого конца,
собственно, ни в чем не бывает... Я чуть не вспомнил, в связи с чем в моем
прошлом возникла эта мысль. Тогда жива была одна женщина, еще молодая, -
непосредственно ее касалась эта мысль. Ее - и той ночной темноты, в которой
прятались жужжащие летающие осы, укусов которых надо было опасаться. Но и
это оказывалось каким-то невероятным образом вовсе не страшно, а, наоборот,
чрезвычайно хорошо и весело... Так и не осознав до конца, что же за мысль
была из прошлого, Неустроев через минуту позабыл об этом и, остановившись,
прислонился к какой-то твердой и холодной стене.
Из пролома бетонной ограды высунулась голова без шапки, с длинными
растрепанными волосами, затем и весь человек вылез, такой же одичавший, как
и Неустроев, столь же запущенный. Он поспешно проскочил через дыру, но не
убежал - обернулся и, топчась на месте, зябко поводя согнутыми в локтях
руками, стал посмеиваться, словно дурачок. Вслед за ним пролез в бетонную
дыру еще один оборванец, и еще один, смуглый и черноволосый, похожий на