"Лилия Ким. Библия-Миллениум (Книга 1) " - читать интересную книгу автора

занятий мастурбацией. Последнее свидетельствует "о врожденном дебилизме" и
может повредить как самому Онану, так и всем окружающим, да еще так
глобально, что вся "жизнь его неминуемо порушится", а родители покроются
"несмываемым позором". Онан, сиречь "гнусный червь-паразит на теле
общества", а все ему подобные обитатели земного шара в целом - "сборище
паразитов", лишенное напрочь "уважения к старшему поколению и вообще ко
всему святому".
"Червь-паразит" - обезвреженный, размазанный по рельсам исправления -
зажался в самый темный угол кухни, крепко зажмурившись, совершенно
парализованный, не смеющий закрыть уши руками. Поднятие рук к ушам послужило
бы отцу сигналом, что эти самые руки надо немедленно схватить, оторвать от
ушей и начать тыкать ими в глаза Онана с криком:
- Вот что ты этими руками с собой делаешь?! Кастрировать тебя надо!
И безумный, безотчетный, всеобъемлющий ужас заставлял руки крепко и
решительно держаться друг за друга. Так что ногти белели, и расцепить пальцы
можно было бы только путем последовательного отрезания их кусачками.
- О, горе мне, горе! - восклицал Иуда, раскидывая щупальца в точности
так, как король Лир в спектакле, поставленном осьминогами.
Но ужаснее всего сильнейший яд, который и причиняет Онану острейшие
страдания, - это полная и безоговорочная правота отца. Да, Онан любит себя!
В самом низком, самом скотском, самом пошлом смысле! Но он даже не
представляет для себя другой жизни. Он не знает другого себя! Потому-то,
сгорая от страха и стыда, отмалчивается, глубоко прячась в своей мягкой,
плохо предохраняющей от ударов, раковине.
Иуда, величественно раскинув черные щупальца, стоит в трагической позе
несчастного отца идиота. Прочная цепочка "отец-сын" состоит из неразрывных
звеньев, исчезновение хоть одного из которых прекращает ее существование как
цепи. Иуда - убежденный семьянин: семья для него - это нерушимая твердыня,
оплот, тыл...
- Я же добра тебе хочу! - Иуда молитвенно воздел сложенные аккуратными
косичками щупальца к скорчившемуся на табурете Онану. - Ну кто еще научит
тебя жизни, если не я? Онан, сынок, пожалуйста, одумайся, возьмись за себя,
пока не поздно! Я ведь всего лишь хочу, чтобы ты был нормальным человеком,
чего-то добился, имел семью, работу, уважение... Я ведь люблю тебя, сынок!
Иуда обхватил руками голову сына и, сжав свои щупальца в пучок, втиснул
свой металлический взгляд в его расширенные от ужаса глаза, отчего те
немедленно наполнились слезами. Увидев в этом проявление грубой сыновней
любви, отец даже смахнул рукавом набежавшую слезу умиления.
- Сынок, мне ведь проще убить тебя, чем увидеть опустившимся -
наркоманом или алкоголиком, как твоего брата. Мы уже потеряли одного сына,
неужели ты лишишь нас себя - опоры нашей старости? - Иуда сидел на
корточках, держа в огромных волосатых ручищах полумертвого от страха и стыда
дистрофичного сына, который чувствовал себя жестяной банкой, которую вот-вот
раздавит приближающийся самосвал.
- Ты все понял? - отец неожиданно выбросил дополнительные щупальца,
которые проворно влезли через ноздри и уши Онана, вцепившись тому в язык. -
Отвечай!
Инстинкт самосохранения заставил подбородок Онана отбить по груди дробь
согласия: "Да, да, да, да, да".
Щупальца с недовольным шипением убрались.