"Виктор Павлович Кин. По ту сторону (Роман) " - читать интересную книгу автора

и снега, и казалось, что Хабаровска нет вовсе, что рельсы идут в
бесконечность, в мороз и в туман.
Первые дни они стояли у окна и любовались природой. Их глаза, привыкшие
к широкому размаху русских полей, поражало это обилие камня и леса. Все
здесь имело определенный чистый цвет, без полутонов. Небо было
густо-голубого, василькового цвета, лес зеленел сочной зеленой краской на
коричневом камне. Они старались не пропустить ничего и, прижавшись к стеклу,
удивлялись каждой мелочи.
Так прошли первые дни, а потом наступила дикая скучища, которая сводила
челюсти зевотой и разламывала плечи. Делать было совершенно нечего. Вагон,
рояль, сцена были исследованы ими до последних деталей. День проходил в
одуряющем безделье и бессмысленно кончался в густых сумерках, когда
оставалось последнее спасение - спать. Безайс сердился и бренчал на рояле до
полного изнеможения. Все вокруг было знакомо, привычно и раздражало
бесконечным повторением. К концу первой недели Матвеев почувствовал, что
больше не может смотреть в окно.
- Знаешь, старина, - сказал он как-то, - это уже сотая по счету гора с
одинокой сосной, и они мне до смерти надоели. Невозможно повернуться, чтобы
не наткнуться на какую-нибудь природу. Мне нужно совсем немного:
какой-нибудь цветочек или бабочку, а тут ее бог знает сколько.
Это был удар в спину. Но Безайс крепился еще несколько дней, а потом
тоже бросил, - надоело.
- Я буду больше спать, изо всех сил, - заявил Матвеев.
Сразу после обеда он направлялся к печке, сваливался на шинель и лежал
несколько часов, разложив около себя для экономии движений табак, бумагу и
спички.
- Глупо стоять, когда можно сидеть, - говорил он, - но еще глупее
сидеть, когда можно лежать.
Потом он так втянулся в это занятие, что лежал почти весь день. Безайс
пробовал, но не мог.
Это было началом разложения, которое первое время заставляло их
стыдится друг друга и выдумывать жалкие оправдания. Они так обленились, что
дошли до той ступени, когда не хочется ни умываться, ни одеваться, ни
думать, - когда каждое движение вызывает страдание. Безайс уже несколько
дней собирался выдернуть из двери гвоздь, о который попеременно рвал то
левый, то правый рукав, но не мог найти в себе решимости, и гвоздь оставался
на прежнем месте.
Особое отвращение стала внушать им громадная печка, которую надо было
растапливать по утрам. Эта печка была их проклятием, потому что требовала за
собой непрерывного ухода. Рано утром надо было наколоть лучину, положить
дрова и затем около получаса ползать вокруг нее на четвереньках, раздувая
огонь. Наперекор всему дым сначала шел не вверх, а вниз, вызывая удушливый
кашель. Когда дрова разгорались, в трубе таял набившийся за ночь снег и
заливал огонь. Приходилось начинать снова. Казалось, печь была поставлена в
наказание, и они возненавидели ее от всего сердца. Один раз они
взбунтовались и не топили печь, но им пришлось сдаться после обеда, когда
вода в котелке покрылась тонким слоем льда.
Матвеев по утрам осторожно высовывал лохматую голову из-под одеяла и
начинал вставать. Вставал он по частям: сначала отрывал от пола голову,
затем руки, спину и все остальное. Если ничто не мешало, то через полчаса он