"Виктор Павлович Кин. По ту сторону (Роман) " - читать интересную книгу автора

трясет, из двери дует, личность не уважают. Матвеев с любопытством смотрел
на него, удивляясь, что человек может быть такой скотиной.
Потом просыпался весь вагон, кашляя и жалуясь. Разжигали печь, пили
чай, рассказывали сны. Женщин было три: две молодых и одна старуха. У
старухи было красивое с крупными чертами лицо и молочно-белые волосы. От
лучших дней она сохранила заботу о внешности, и когда трагик бил ее, она
старалась только, чтобы он не попадал по лицу.
А в Чите случилось чудо. Им достался громадный вагон-клуб, переделанный
из классного. Они сами толком не понимали, как это вышло. В партийном
комитете, где они получали командировки в Хабаровск, к ним подбежал
взволнованный человек в армейской форме и стал горячо убеждать их, чтобы они
взялись сопровождать вагон-клуб до Хабаровска и сдать его стоявшему там
бронепоезду. Они высокомерно согласились и, ликуя, побежали на станцию.
Снаружи вагон был раскрашен, как детская книжка. Тут были нарисованы и
рабочий, и крестьянин, и негры, и социализм, и большая зеленая змея с
красными глазами. Это их потрясло и наполнило тщеславием. Не каждому
приходится ездить в таком вагоне.
Внутри тоже было неплохо. Посреди стояла массивная, добрая печь,
огромная, точно дом. К левой стене прислонился исцарапанный рояль; какой-то
осел написал на клавишах химическим карандашом разные непристойности,
очевидно загнав на это уйму труда и времени. Рояль был бесконечно старый,
его рыжие ноги шатались, но он крепился кое-как и покорно нес свою судьбу -
павший аристократ среди дюжих плебеев. На голой стене висел плакат,
изображавший небрежно одетую девушку с красным флагом, которой Безайс
подрисовал усы и бороду, говоря, что ему неудобно раздеваться при женщинах.
В передней стороне вагона возвышалась сцена со всем необходимым: с
суфлерской будкой, с занавесом и отличными декорациями зимнего леса.
Они выехали из Читы, и первое время все шло хорошо. Они слонялись по
вагону, удивляясь его размерам, лазали в суфлерскую будку, закрывали и
открывали занавес. По вечерам они садились около горячей печки и долго
разговаривали, умиротворенные своим необычайным счастьем. За окнами летела
белесая мгла и огненные брызги. Колеса отбивали каждый шаг их глухого пути,
конец которого терялся далеко, за Хабаровском, за лесными массивами, в
каменных увалах, где зверь, встречаясь с человеком, прямо смотрит ему в
глаза.
Тут по вечерам они оттаивали и говорили друг другу то, о чем обычно
мужчины молчат, - самое задушевное, сохраняемое только для себя. У них было
одно общее слово, которое связывало их почти кровным братством, в нем
звучало эхо старых, ушедших годов. В памяти вставали люди в косоворотках, в
старомодных пиджаках, имена которых звучали, как клятва, - и Безайс
чувствовал, что на его мальчишеское, с веснушками, лицо падает их большая
тень.
А потом начались несчастья. Сначала у паровоза отлетел кусок трубы.
Этот случай они встретили бодро, бегали смотреть и долго обсуждали, как это
случилось. Потом лопнул какой-то шатун, за ним сломался клапан, а дальше
паровоз начал разваливаться на куски - каждый день что-нибудь ломалось. Это
было скучно и очень обидно. Его немного чинили и потихоньку ехали дальше.
Потом дали другой паровоз, но тут начались заносы, опоздания, ремонт пути.
Дорога растягивалась, как резина: по расчетам, они давно уже должны были
быть в Хабаровске, а поезд еще кружился по безвестным полустанкам, между гор