"Виктор Павлович Кин. По ту сторону (Роман) " - читать интересную книгу автора

латыш обращался больше к Матвееву, но это мелочное чувство бледнело перед
той глубокой, волнующей радостью, которую он носил в себе. Это было крупнее
"конфискации имущества буржуазии, бежавшей с белогвардейскими бандами", и
даже польского фронта.
Попасть туда, в чужой тыл, было трудно, но об этом он как-то не думал.
По ночам, лежа на столе, он глядел в темноту и с грустной решимостью
представлял себе, как его расстреливают. Он дал бы скорее содрать с себя
кожу, чем выдать какие-то самому ему еще не известные тайны, и просил только
единственного снисхождения: самому скомандовать "пли!". Он видел их
винтовки, саблю офицера, слышал оглушительный залп, испытывал чувство
падения, но в свою смерть не верил - не хватало воображения. Он думал о
работе, о городах, о партизанских отрядах, и ко всему этому примешивалась
как-то мысль о женщине необычайной, сверкающей красоты, которую он ждал уже
давно. От обилия этих мыслей он терялся и засыпал, восторженный и разбитый.
Целую неделю они слонялись по Чите, ожидая последнего дня. В республике
ходили звонкие деньги с курносым царем, японские иены, китайские таяны, и
все было до смешного дешево. Один раз им выдали по пяти рублей, и они вышли
из дому с твердым намерением поесть как следует. Их воображение ласкали
колбасы, сыры, какао и другие вещи.
- Я хочу омаров, - с внезапным порывом заявил Безайс, в представлении
которого омары отчего-то были необычайным деликатесом.
На первом же углу встретили китайца, продававшего земляные орехи. Они
купили два фунта орехов и набросились на них с зверским блеском в глазах,
пока не съели их до последнего, и потом несколько дней не могли о них даже
думать.
Была полночь, когда они затянули последний ремень на багаже. До отхода
поезда оставались томительные два часа, которые надо было чем-то заполнить.
Матвеев с мелочной старательностью развернул и снова сложил документы. Потом
он вытащил толстую пачку денег - несколько тысяч японскими иенами, которую
надо было с рук на руки передать в Приморье партийному комитету. Эти деньги
он хранил, как только мог: первый раз в жизни он держал такую сумму, и она
поражала его. Один раз ему показалось, что он их потерял. Десять минут
Матвеев бесновался в немом исступлении, пока не нащупал пачку за подкладкой.
Безайс раскачивался на руках между двух столов и молчал. Крысы
осторожно грызли шкаф. Впереди было много всего - хорошего и плохого.
Мысленно Безайс окинул взглядом тысячеверстную, спящую под снегом тайгу.
От этих необъятных пространств, от их морозного безмолвия по его спине
прошел холодок. Скосив глаза, он взглянул на Матвеева.
- Он сказал, что это не мое дело, - говорил Матвеев, продолжая
бесконечный, тянувшийся до самого Иркутска рассказ о том, как он тонул.
Двадцать раз Матвеев начинал рассказывать, но его что-нибудь прерывало, и
теперь он решил разделаться с этим начисто. - И я все-таки проглотил ее, и
тут же из меня хлынула вода - ужас сколько. Я так и не знаю, что это было.
Вроде нашатырного спирта. Потом меня вели через город, и все мальчишки
бежали сзади. Дома отец вздул меня так, что я пожалел, что не утонул
сразу...
Безайс забрался на стол и начал раскачивать лбом абажур висячей лампы.
Его разбирало нетерпение. Трудно разговаривать о таких вещах, как храбрость,
опасность, смерть. Слова выходят какие-то зазубренные, неискренние и не
облегчают до краев переполненного сердца.