"Виктор Павлович Кин. Фельетоны" - читать интересную книгу автора

дыхании нэпа, и сейчас ее последними экземплярами обклеена прихожая в укоме.
Ушли Паункаре и Ллойд-Джордж, свидетели прошлых огненных дней. Другая
газета, ежедневно выбрасывающая с гудящих ротаций сотни тысяч экземпляров,
празднует свой сотый номер.
И когда взглянешь на бурые, из оберточной бумаги, страницы "Красных
Молодых Орлов", на сбитый, слепленный, как икра, шрифт, на изуродованные до
неузнаваемости портреты Маркса и Ленина и сравнишь с "Комсомольской
правдой", то невольно согласишься с Петькой:
- Мы растем!
О, у Петьки была светлая голова!

"Комсомольская правда", 20/IX-25


СТАРЫЙ ТОВАРИЩ

Мы живем девятый год, и каждый год из этих лет окрашен своим, особым
цветом, каждый оставил в нашей памяти свой след.
Первые годы - от 17 до 20 - годы-красноармейцы. Год за годом приходил и
становился в боевой взвод. Семнадцатый, буйный год, с серыми броневиками, с
шелухой семечек на тротуарах, с наскоро сделанными красными бантиками на
пиджаках и кепках Красной гвардии. Он въехал в широкие российские просторы
на подножках и крышах вагонов, на паровозном тендере, разбивая по дороге
винные склады и стирая с дощатых уездных заборов номера списков
Учредительного собрания.
Восемнадцатый - год декретов, митингов, продразверстки и казацких
налетов. Он построил первые арки на базарных площадях и выкопал первые
братские могилы против уисполкомов. Он назвал Дворянскую улицу Ленинской и
напечатал первые уездные газеты на оберточной бумаге.
Девятнадцатый ввалился с гармошкой и "яблочком", с дезертирами и
мешочниками, взрывая мосты и митингуя на агитпунктах. Он построил фанерные
перегородки в барских особняках и зажег примусы с морковным чаем в
общежитиях. Девятнадцатый гнал самогонку и ставил чеховские пьесы в
облупленных театрах, кричал хриплым языком приказов и писал стихи о
социализме. Это был странный год!
Двадцатый пришел как-то сразу, вдруг. Еще вчера белые сжимали Орел и
Тулу, еще вчера в Петрограде дрожали стекла от пушек Юденича и Колчак гнал
чешские эшелоны на Москву. И вдруг, почти внезапно, рванулась армия. И
красноармейцы уже в Крыму ели терпкий крымский виноград и меняли английское
обмундирование на молоко и табак, уже под Варшавой на стенах польских
фольварков писали мелом - "не трудящийся да не ест", а в Иркутске ветер
трепал расклеенные объявления о расстреле адмирала. Это он, двадцатый,
выдумал веселое слово - "даешь!".
В двадцать первом, когда иа Тверской робко выглянуло первое кафе
"Ампир" с ячменным кофе и лепешками из сеяной муки, когда в Поволжье
вымирали деревни, - кончились солдатские годы. Новые годы сняли красную
звездочку с кожаной куртки, расставили плевательницы на улицах и ввели штраф
за брошенный в вагоне окурок. Новые годы оторвали доски с заколоченных домов
и магазинов, пустили тракторы по советскому чернозему и повесили в школах
плакат для первого чтения по складам: