"Стивен Кинг. Предисловие к сборнике "Кошмары и фантазии"." - читать интересную книгу автора

поезд под откос. Эти мои убеждения не имеют ничего общего с верой: да-
вайте сразу твердо определимся. Меня воспитывали в методистской вере,
и, исходя из фундаменталистских воззрений моего детства, такое утвер-
ждение в лучшем случае дерзко, а в худшем - откровенное богохульство.
Я верил во все удивительное, потому что создан был верить в удиви-
тельное. Другое занимаются бегом, потому что созданы быстро бегать,
или играют в баскетбол, потому что бог наградил их двухметровым рос-
том, или решают на доске длиннющие, запутанные уравнения, потому что
созданы так, что знают, как расставлять числа, чтобы они согласовыва-
лись друг с другом. Но тут-то вклинивается вера, и, думаю, это связа-
но с тем, что ты снова и снова возвращаешься к одному и тому же, хотя
в глубине души убежден, что лучше, чем уже сделал, не получится, а ес-
ли продолжать в том же духе, то можно только скатиться вниз. Когда
подносишь ко рту первый глоток, тебе еще нечего терять, но делая это
во второй раз (и третий... и четвертый... и тридцать четвертый), рис-
куешь проиграть, впасть в депрессию, а в случае сочинителя рассказов,
ограниченного строгими рамками жанра,- в самопародию. Но мы продол-
жаем давить, большинство из нас, а это все труднее и труднее. Я ни за
что не поверил бы в это двадцать лет назад или даже десять, но это
так. Становится все труднее. И мне иногда кажется, что мой старенький
текстовой процессор "Уонг" уже лет пять как перестал работать на элек-
тричестве: начиная с "Темной половины", он питается исключительно моей
верой. А что здесь плохого: как бы там ни было, слова-то на экране
появляются, правда ведь? Замысел каждого рассказа в этой книге возни-
кал в момент убеждения, а писались они в припадке веры, радости и оп-
тимизма. Однако все светлые чувства имеют своих мрачных близнецов, и
страх провала - далеко нс самый худший из них. Самое же худшее - по
крайней мере для меня - это грызущая исподтишка мыслишка, что я давно
уже сказал все, что должен был сказать, и теперь только прислушиваюсь
к собственной нудной болтовне, потому что страшусь тишины, которая
наступит, как только я замолчу. Прилив веры, необходимой, чтобы сочи-
нить рассказ, в последние несколько лет становится все большей редкос-
тью: все хотят писать романы, причем не меньше чем на четыре тысячи
страниц каждый. Это явление отмечается многими критиками - как прави-
ло, с тревогой. В рецензиях на все мои длинные романы - от "Остановки"
до "Необходимых вещей" - меня честили за их избыточный объем. В ряде
случаев критика было обоснованна, в других это было не что иное как
злобные вопли мужчин и женщин, которые с непонятным (для меня по край-
ней мере) единодушием твердили о полнейшей безвкусице литературы пос-
ледних тридцати лет. Эти самозваные служители Церкви святых последне-
го дня, предрекающие конец американской литературы, воспринимают вели-
кодушие с подозрительностью, увлекательную фабулу с отвращением, а
всякое удачное произведение - с откровенной ненавистью. В результате в
литературе сложился странный пустынный климат, когда перед бессмыслен-
ной макулатурой вроде "Голоса" Никольсона Бейкера преклоняются и пре-
возносят ее на все лады, а настоящий американский роман высокого клас-
са, например "Сердце страны" Грега Мэтьюза, просто не замечают. Но все
это не имеет отношения к делу, это я просто расхныкался - в конце кон-
цов, какой писатель не жаловался на плохое обращение с ним критики? А
говорил я, прежде чем столь бесцеремонно прервал себя, всего лишь о