"Редьярд Киплинг. If (англ.)" - читать интересную книгу автора

относиться преимущественно как к писателю для подростков. Подобное случалось
со многими писателями: Дефо, Свифт, Марк Твен - только самые наглядные
примеры. Но Киплинга не утешали эти аналогии.
Он тяжело пережил перемену своей литературной репутации. Не сказать, чтобы она
произошла беспричинно. Пересматривая огромный том его "Полного собрания
стихотворе ний", все время ловишь себя на мысли: многое ли сохранилось как
живая, читаемая поэзия? Баллады? Их десятки, но теперь вспоминают разве что
"Мэри Глостер", "Томлинсона" да "Томми Аткинса". Последние два имени
сделались нарицательными, конечно, не по капризу случая. "Песенки о службе", как
назвал Киплинг свой первый, еще в Бомбее им изданный сборник 1886 года, а
точней - миниатюры о солдатском ремесле? Несомненно, среди них есть
жемчужины. Кто забудет описанный Киплингом холерный лагерь, или пыль
фронтовых дорог Южной Африки, или брод через речку Кабул? А с другой стороны,
из-за бесконечных подражаний уже утрачено то ощущение ослепляющей новизны,
которое когда-то заставило на всех углах заговорить об этих подчеркнуто
непритязательных зарисовках колониальной и армейской будничности. И лишь
немногие из них остались недоступными имитаторам, потому что печать авторской
индивидуальности слишком резка, слишком отчетлива.
Жертвой имитации, а стало быть, опошления, конечно, может оказаться любой
поэт, но Киплинг имитацию словно бы провоцировал, и это плачевным образом
сказалось на отношении к нему критики, а потом и обычных читателей. Во многом и
стремительный взлет его славы, и последующее быстрое охлаждение недавних
почитателей объяснялось самим характером его поэтических установок. Он принес
в литературу живой опыт человека, хорошо знающего, что собою представляет
невзрачная и полная лишений повседневность какого-нибудь затерянного в
тропиках форта, над которым плещется британский флаг. Он не понаслышке мог
поведать о буднях солдата или мелкого чиновника в колониях: среди чужого и
враждебного окружения, в постоянной готовности лицом к лицу встретить смер-
тельную угрозу, таящуюся за каждым поворотом проложенной через джунгли тропы.
То, что впоследствии назовут пограничной ситуацией, знакомой людям, которые в
минуты жестоких социальных встрясок были обречены существовать на шатком
рубеже между жизнью и смертью, для Киплинга было не отвлеченностью, а
привычным бытием. Вот откуда необманывающее впечатление и новизны, и
этической значительности лучшего, что им создано. Вот откуда и вера Киплинга в
понятия долга, ответственности, товарищества, духовной стойкости -
фундаментально важных для него понятий, о которых в то время не слишком
серьезно задумывались.
XX век, однако, придаст этим понятиям зримую актуальность, испытывая их в
обстоятельствах глубоко драматических, как те, которые и нам достались совсем
недавно, в августе 1991 года. И памятуя о такой актуальности, странно читать у
критиков, что Киплинг со своим жестким этическим пафосом безнадежно выпал из
времени. Разумеется, не каждый примет киплинговские идеалы. Он часто
прямолинеен: слово "долг" для него почти то же, что "приказ", а непоколебимая
приверженность имперскому знамени заставляет его героизировать исторически
обреченное дело, которому приносятся напрасные жертвы. Все так, и тем не менее
нельзя отказать Киплингу в том, что он впрямую - а часто и первым - коснулся
коллизий, над которыми мы и по сей день бьемся, не находя согласия друг с другом.
А еще говорят, будто он всего лишь "детский писатель".
Бытующее представление о его художественной устарелости столь же
недостоверно. У Киплинга был незаемный взгляд на литературу: можно его принять,