"Игорь Клех. Хроники 1999-го года (Повесть) " - читать интересную книгу автора

изменившейся ситуации.
После перенесенного туберкулеза он не выносил табачного дыма, что
осложнило мне жизнь на три недели его пребывания. Его невроз требовал
постоянного звучания классической музыки. Поэтому он перетащил в свою
комнату музыкальный центр и копался в книгах, бумагах и вещах, все время
что-то насвистывая. Я понял, что не зря возненавидел когда-то то, без чего
он существовать не мог. Он столовался с нами и постепенно приходил в себя.
Что Изя не сам повесился, хозяин не сомневался - а он знал его куда лучше
меня, но и в эту историю ему не захотелось вникать. Только его испугом,
страхами и опасениями, можно объяснить, что нам удалось пересмотреть плату
за квартиру после недавнего дефолта и уменьшить ее почти вдвое. Он показал
мне выборку объявлений по Ясенево, скачанную его доверенным лицом из
Интернета, я показал ему газету "Из рук в руки" с ценами наполовину ниже, и
мы договорились. Безапеляционный солнечный идиотизм и ангелы всегда мне
помогали. Напоследок он нас познакомил со своим сыном от первого брака.
Парень работал в банке, был воцерковлен, безуспешно трудился над обращением
собственного отца, да нечаянно оскоромился нашим красным борщом, - осенью он
еще преподнесет нам сюрприз. С хозяином мы сговорились об августовской
"рокировке": мы в отпуск, а он опять в Москву на месяц.
Занятно, что покинувшие страну на пороге 90-х по-настоящему боялись в
нее возвращаться, но, сделав это раз, стремились повторить опыт как можно
скорее. Потому что ТАМ для них часы останавливались на дате отъезда,
начинали идти или нет другие, эти же стояли, и вдруг оказывалось, что ничего
подобного - ЗДЕСЬ они не только тикали и бим-бомкали, а бежали. Бывший
московский художник, посетив Москву после десятилетнего перерыва, по
возвращении в Кельн покаялся перед бывшим московским поэтом:
- До сих пор я думал, что ты врешь ВСЕ! Прости.
После чего приехал уже надолго, снял здесь студию и погрузился в омут
столичной жизни. Это было лучше, чем, сидя на социале или вэлфере, без
полового довольствия и в изоляции, выяснять, чье всемирно-историческое
значение в искусстве или литературе больше.
На Пасху мы с женой пекли куличи, красили яйца и ходили гулять в
Узкое, где на прудах еще держался подтаявший лед и сидели рыбаки.
Прутики вербы в банке выпустили листики, а затем и белые корешки. Мы
высадили их перед подъездом, хотя никаких шансов приняться в утрамбованном
глинистом грунте у них не было - разве что чудом. Без всякого перехода
установился жуткий зной при все еще работающем отоплении. Вообще, тяжелее
жары, чем бывает в Москве, я до того не переживал. Вроде бы и север, а на
деле - жесткий континентальный климат и гигантская чугунная сковородка,
посреди которой шкворчит, как глазунья, Москва. Плюс железобетон, который
какой-то совковый
"зодчий" догадался украсить плиткой шоколадного цвета. Снаружи
температура уже упала, а такой дом еще несколько суток остывает.
Когда днем за тридцать по Цельсию, еще можно как-то жить, обливаясь
потом: погонять воздух вентилятором, раздеться догола, постоять под душем,
полежать в ванне, попить айрану со льдом. Но когда ночью температура в
квартире перестает опускаться ниже плюс тридцати, к концу первой недели
начинает ехать крыша. А в город выберешься по делам - плавится асфальт, зев
метро пышет жаром, как горячий цех, пол-Москвы на дачах. Жене я попытался
объяснить: