"Игорь Клех. Хроники 1999-го года (Повесть) " - читать интересную книгу автора

романов. Герой едет в метро на работу или с работы, делает пересадки,
выходит, заходит в магазин, что-то покупает, стоит, смотрит и курит, опять
куда-то едет или идет, не жизнь - а сплошная метафизика. Но нечто подобное,
и лучше, уже было сделано Вендерсом в
"Небе над Берлином". В нем меня всегда удивляла неспособность к
решительному выбору. Начинать он начинал, но в дальнейшем ожидал, что все
само как-то устроится или рассосется, что первоначального усилия достаточно.
Деизм своего рода.
Уже года через два он мне заявит, что потенциал этого места, России то
есть, исчерпан, проект закрывается, надо возвращаться или двигать куда-то
дальше. Я отвечу ему, что ни двигать куда-то еще, ни тем более возвращаться,
не собираюсь, мой выбор окончателен, чем бы он не обернулся. Работодатели
пошлют его поработать в Киев, но через год он поймет, что это та же Рига.
Тогда он вернется в Москву, несколько раз сменит жилье, поселится в
Интернете, примет латышское гражданство и мы перестанем видеться. С тех пор
всякий раз я изумляюсь, ненароком встречая его во плоти.
Той зимой мы в охотку встречались и вместе выпивали - то у него в
Филях, на съемной квартире, то у нас в Ясеневе. Он и его жена отучились
когда-то здесь, на математическом и психологическом факультетах МГУ. Своим
соученикам они ничем не уступали, но испытывали со студенческих лет
демонстративную ровную неприязнь к успешным москвичам. Энергия социальной
неудовлетворенности нас и сблизила в конце восьмидесятых, когда глиняный
колосс неожиданно поскользнулся на шкурке от банана. Метафора, кстати, не
такая уж рискованная - до самой середины девяностых тротуары российской
столицы утопали в гниющих кучах банановой кожуры. Боюсь, если я добавлю еще
что-то, то погружусь в историю этой странной и в чем-то басенной пары, -
служебного романа Лисички-сестрички с пугливым
Сурком из немецкой колыбельной, глотавшим пригоршнями
транквилизаторы, - но нет у меня на это теперь времени и места.
Кто говорит А, должен сказать и Б, В, Г и т. д. Как и этот второй
Андрей, другой мой товарищ, назовем его Борис, также пытался жить на
две страны - и там, и здесь. Той зимой состоялась презентация придуманной им
книги в железной коробочке, изготовленной в Германии, из которой
впоследствии много чего произросло - даже издательство, в котором я успел
издать дюжину отменных книг, которые скверно продавались. Что-то происходило
с литературой, и та книжечка в жестянке явилась макетом ее цинкового гроба.
У нее была модная верстка, такая, что читать невозможно - игра шрифтами,
свисающие хвосты фраз, офсетная печать и тонировка страниц, на которых люди
с именами были перетасованы с маргиналами. Борис работал на стыке
сценографии, дизайна и "креатива", однако главным его талантом было находить
спонсоров и дружески помогать им конвертировать деньги в некое подобие
славы. Книжица, да еще в таком необычном футляре, выглядела офигительно, и
Боря устроил две ее презентации. На старый
Новый год - в имперском актовом зале Ленинской библиотеки, превращенном
на один вечер в филиал отвязного ночного клуба, с продвинутыми диджеями,
балетным перформансом, стробоскопами и фриками столичной тусовки,
смешавшимися в толпе с газетчиками-хроникерами светской и культурной жизни и
корифеями отечественного постмодерна. Весной, когда поспела зеленая тетрадка
в клетку №1999, помещавшаяся в ту же коробку, все прошло куда скромнее
- если не считать тех же диджеев, цирка лилипутов, изрыгавших и