"Елена Клещенко. Наследники Фауста" - читать интересную книгу автора

медицины господин Герберт Майер.
Он не был ординарным профессором, предпочитая университетскому
жалованью свободу и немногочисленных, но толковых учеников. Всем, однако,
было известно, что другого такого знатока античной поэзии в городе не
сыскать. Я была слишком мала, чтобы заметить, когда эта чудаческая и даже
еретическая склонность стала неотъемлемым признаком подлинной учености. Тем
более ничего не ведаю о том, как господин Майер сговорился с деканом и
профессорами философского факультета... или это они сговорились с ним? Но,
словом, он, будучи, разумеется, также magister in artibus, имел полное право
читать лекции по пиитике. И он читал их в свободное от врачебных трудов
время, а также занимался со школярами декламацией. Все это происходило в
рабочей комнате господина Майера, ибо в здании университета не всякий день
удавалось сыскать свободную аудиторию. Дом же его был по соседству с нашим.
Госпожа Майер меня не любила. Мы редко сталкивались с ней, и всякий раз
я приседала как перед императрицей, и всякий раз она потом говорила доктору,
что могла бы найти прислугу в десять раз проворней, чем эта тупая тварь, и
что за время, которое тупица тратит на смахивание пыли, расторопная девушка
успела бы вымыть полы. Доктор отвечал, что распоряжаться домашней
прислугой - ее право, но что он не потерпит в своей рабочей комнате дуреху,
которая будет топотать башмаками и прыскать в кулак, и тем паче не желает,
чтобы любопытная дура входила туда одна в часы его отсутствия.
Следовательно, он не видит причин отказываться от Марии, которая движется
бесшумно, и к тому же, слава Богу, не отвлекает юношей площадным кокетством,
примером коего являются все нанятые ранее... Таким образом, беседа уходила
от моей персоны, но любви ко мне в сердце госпожи Майер не прибывало.
Лучи солнца били в высокое окно. Золотая пыль плясала в лучах, не
торопясь опускаться на полированное дерево и хитро выдутое стекло, на
раскрытые страницы книги. Весь малый сенат во главе с ректором, вероятно,
хватил бы удар - этот язычник был еще хуже Овидия. Но господин Майер считал,
что без сих стихов ничья латынь не достигнет полного блеска, и это гораздо
важнее непристойностей, содержащихся в некоторых строках.
Школяры уже собрались и расселись по своим местам. Мальчишка с
кудрявыми русыми волосами читал вслух. Господин Майер слушал, подпершись
рукой и кривясь, как от зубной боли.
- Солюс оцидере... эт редире поссунт. Нобис кум семел бревис... люкс...
оккизюс эст...
На скамьях откровенно ухмылялись. Похоже, паренек страдал тяжким
недугом: умел читать про себя, но не вслух. Бедняга был не в ладах с
просодией, и ритм стиха не мог его выручить, ибо уловить таковой он тоже был
не в состоянии. Даже из христианского милосердия это нельзя было назвать
декламацией.
Неожиданно для самой себя я задохнулась от ярости, ногти вонзила в
тряпку. Этот дурень, с запинкой читающий, будет бакалавром. О, не прямо
сейчас. Год он здесь сидел и еще три или пять просидит, стыд глаза не выест,
и в конце концов сдаст он свой экзамен. Чего доброго, станет и магистром.
Будь он так же плох в диалектике и математике - все сдаст, до Страшного Суда
времени достанет! А я - поломойка, полагающая за великую удачу саму
возможность внимать его косноязычному бормотанию. А меж тем, будь я на его
месте, мне не было бы нужды заглядывать в книгу, я декламировала бы
наизусть, и уж верно, не спутала бы "солес" и "солюс"...