"Елена Клещенко. Наследники Фауста" - читать интересную книгу автора

отпечатанную Библию, раскрыл ее и сказал: "Здесь простыми словами изложена
премудрость Божья. Хочешь научиться читать?"
Я хотела. Больше всего на свете я хотела понравиться господину, который
считал, что чума забирает всех, а не только детей блуда. Я мечтала заслужить
его похвалу, и мне это удалось. Сейчас уже не вспомнить, скоро ли я
ухватила, в чем суть: как черные узорчатые линии разбираются на отдельные
знаки и вновь собираются в слова - но, верно, много скорее, чем ждал
господин Майер. "В начале было слово..." Окрыленная, очарованная его
радостью и открывшимся мне чудом, я подбирала букву к букве, выпевая
вполголоса все новые и новые слова...
Тетушка Лизбет разгневалась, увидев меня, закричала, чтобы я, негодная,
сейчас же шла чистить медный таз, а не то... Но господин Майер встал со
скамьи, оглядел тетушку с чепца до башмаков, поднял к груди Библию,
заложенную пальцем, и сказал:
- Итак, вы не хотите, чтобы дитя узнавало слово Божье.
Отводя глаза от ледяных глаз бакалавра и тисненого креста на коричневом
переплете, тетушка принялась говорить, что всему свое время, что на
воскресной проповеди... "Я ни разу не видел девочку на проповеди, - холодно
заметил господин Майер. - Если вы запрещаете ей, то, верно, у вас есть
особые причины..." Кто помнит, как новая вера впервые схлестнулась со
старой, поймет сокровенный смысл этой фразы и тетушкино смущение. Заливаясь
багрянцем, она сердито сказала, что девочка слишком мала; в ответ получила
стих из Евангелия о Христе и детях... и отступилась.
Ночью я бредила буквами и словами, а назавтра дождаться не могла
господина Майера с книгой. Он пришел и назвал меня "чудесное дитя", когда
оказалось, что я не забыла выученного накануне. Потом уроки стали
повторяться почти ежедневно. Тетушка больше не рисковала спорить с ученым
человеком о детях и слове Божьем, и только в списке моих пороков первой
стала гордыня, опередив даже лень.
Солгу, если скажу, что мы читали только священные книги. Учитель был
бакалавром не богословия, а медицины, и готовился стать доктором, а
любопытство ученицы было неуемно. Гости господина Майера нечасто обращали
свои взоры на щуплую девочку с шитьем на коленях. Беседы велись при мне, и я
забывала о своей работе, вслушиваясь в магические звуки латыни, запоминая
слова и целые фразы.
Дети нередко мечтают о жизни в далекой стране, где все не так, как
дома, а гораздо лучше, и сами они - не малые дети, а герои. Моей далекой
страной был латинский язык. Я хотела говорить на этом языке, ибо мне
казалось, что его чары могут превратить беспомощную и некрасивую девчонку в
некое могущественное создание, сродни всем этим ученым людям и древним
поэтам со сказочными именами. Тогда я еще не замечала, что в братстве сем
нет женщин...
Господин Майер сперва рассмеялся, когда услышал, что я бормочу под нос
не что-нибудь, а пентаметры. "Повтори-ка, повтори!" - весело сказал он,
задирая брови. Покраснев до ушей, я повторила, и учитель перестал смеяться.
"Быть может, ты еще и понимаешь, что сие значит?" "Дэум - понимаю, -
ответила я. Мне было стыдно. - И ювенис". "Ага, - сказал господин Майер,
провел горстью по лицу и воззрился на меня, будто видел впервые. Я ждала
приговора. - Ты меня снова удивила, Марихен. Это поразительно. Но все же
латынь так не учат. Основа всего есть грамматика. И я, пожалуй рискну