"Елена Клещенко. Наследники Фауста" - читать интересную книгу автора

поставить подобный опыт. Отказ был бы преступлением". Вот так я впервые
взяла в руки Доната и "Doctrinale". Другие учебники в те времена еще не
достигли наших краев.
Так было, пока мне не сравнялось четырнадцать. Нелегкий то был год.
Люди вокруг стали как-то отвратительно изменяться, и я даже с тоской
вспоминала о детских страхах, оказавшихся пустяками перед теперешней
склонностью всего живого обнажать гнилое зловонное нутро. Благодетельница
теперь обвиняла меня в чем-то уж вовсе непонятном и страшном, и к ней стали
приходить двое новых гостей, господин Ханнеле и господин Шульц. Обоих я
боялась, хоть еще не совсем понимала, в чем тут дело. Не будь тетушка Лизбет
так жадна, не мечтай она сбыть меня с рук без приданого, в тот год ее
замысел мог увенчаться успехом. Это потом я выучилась, не выходя из границ
девической скромности, поступать и держаться так, что ни единого разумного
купца или ремесленника не прельстили бы и горы золота, данные за меня. Но
четырнадцати лет отроду я была беззащитным испуганным ребенком. Ибо
прекрасные героини Овидия - это одно, а замужество в нашем городе - совсем,
совсем другое...
Тогда же произошло вот что. Однажды господин Майер, закончив урок,
вздохнул и сказал, что скоро не сможет больше учить меня. "Нет-нет, не
пугайся, дитя, ничего плохого не случилось. Просто ты выросла большая и, как
бы тебе сказать, стала почти невеста. Ребенком ты могла приходить ко мне, но
теперь твоя почтенная тетушка... а также моя супруга... Видишь ли, мы не
сможем объяснить..." Он увидел мое лицо, оборвал свою речь и полуотвернулся,
стиснув губы. Я стояла перед ним молча, не смея даже спросить, когда
наступит это страшное "скоро".
"Ты не простое дитя, Мария, - наконец сказал учитель, снова вздохнув. -
Цепкость твоей памяти меня пугает, а твои успехи в латыни заставляют думать,
Господи прости меня, о чужой душе, говорящей твоими устами. Ты читаешь
"Метафизику" Аристотеля с таким увлечением, будто это роман. Ты читаешь
Боэция и весело смеешься. Ты, в твои годы, уже одолела Иоанна Сакробоско и
афоризмы Гиппократа. Ты по памяти декламируешь Парацельса. Я не говорю о
поэтах... Но, Мария, ведь ты девушка. Тебе надо будет выйти замуж за
какого-нибудь хорошего человека. Стать женой, произвести на свет ребенка...
Подумай, ведь замужняя госпожа не может бегать в гости к соседу, чтобы
читать с ним книжки?" Я не улыбнулась в ответ. Мир был ужасен, Господь меня
оставил и не давал мне смерти. "Я вижу, тебе это совсем не по сердцу. Говоря
по правде, мне тоже... - сказал господин Майер. - Ну хорошо. Иди теперь и не
плачь. Я подумаю, как нам быть".
Двумя днями позже он сам явился в дом к моей благодетельнице и сказал
ей, что ему опротивели пыль и грязь, которую школяры приносят в его рабочую
комнату, что служанки, нанятые женой, мешают занятиям, и что помощь
маленькой Марии ему чрезвычайно кстати. Он понимает, говорил он далее, как
неловко просить о столь низменной работе девицу из хорошего дома,
воспитанницу почтенной женщины, и потому умоляет госпожу Хондорф позволить
Марихен впредь принимать от него небольшое вознаграждение, соответствующее
ее трудам. Он клянется своей честью, что никто не сможет сказать о девушке
плохого, ибо она будет приходить в часы лекций и ни он и никто другой не
останется с ней наедине... Словом, все это было как нельзя более вовремя.
Тетушка Лизбет непременно запретила бы мне, девице на выданье, ходить к
соседу, но теперь победила жадность.