"Михаил Клименко. Ледяной телескоп (Авт.сб. "Ледяной телескоп")" - читать интересную книгу автора

как-то истолковать, разобраться в последовательности. Подумал, что это
начинается лихорадочный бред... В конце концов понял: да это же сновидения
моего двойника! Я видел сон наяву. Не свой сон. Приятного в этом было
мало: сны близнеца только мешали мне верно ориентироваться в реальном
мире.
Море было невидимо и неслышно. Все вокруг спало. Спал исполин. Где-то
спал Кобальский. Я поднялся, поблуждал вокруг, подошел к телескопу и, чтоб
хотя бы немного удовлетворить свое любопытство, решил открыть одно из
стекол. Но которое - меньшее или большее? Да не все ли равно? Я подошел к
меньшему торцу, приготовился снять кусок ткани и надорвать
светонепроницаемую бумагу. Чтоб нащупать узел бечевки, я ладонью другой
руки оперся о боковую поверхность цилиндра - и через мгновение руку
рефлекторно отдернул: телескоп был холоден, как лед. Я отошел в сторону,
и, пока колебался и ходил вокруг, загадочный цилиндр мало-помалу усилил
знобящее, сковывающее психику дыхание, которое и прежде, пусть не так
явно, беспокоило меня. И очевидно, это своеобразное, физически ощутимое
поле, которое излучал телескоп, создавало во мне такое впечатление, что он
лежит неподвижней, чем какой-нибудь камень на берегу.
Вспомнив, что этот прибор, по словам Кобальского, лишь отдаленно
напоминает телескоп и в действительности является необычным, совершенно
оригинальным приемопередающим волновым устройством, вспомнив почти
униженную просьбу фотографа ни в коем, ни в коем случае не открывать его
после захода солнца, я вернулся на прежнее место и лег. Кобальский теперь
стал мне еще антипатичней, чем прежде. И не столько потому, что я не был
посвящен в его секреты. Меня бесило другое: в орбиту своих тайных замыслов
он вводил еще и этот совершенно уникальный телескоп. В моем воображении
проносились всевозможные картины: как он использует совсем неожиданные,
неизвестные мне свойства этого загадочного цилиндра. И подобного же
содержания сновидения исполина то и дело вклинивались в мои представления
и суждения.
Через некоторое время я решительно поднялся и бесшумно подошел к
телескопу. Сбоку у большего торца нащупал узел шпагата и развязал его.
Стянул кусок полузамерзшей, едва сгибавшейся материи, затем предательски
захрустевшую, плотную бумагу. Я постоял некоторое время сбоку, а потом, не
прикасаясь к цилиндру, осторожно заглянул в его торец. Разумеется, ночная
темень не позволяла что-либо различить. На неопределенном расстоянии лишь
улавливался слабый, размытый отблеск в стекле. Так простоял я около
минуты. Размышляя о требовании Кобальского ни в коем случае не открывать
стекол, я перешел на другую сторону этого же трехметрового торца, потом
стал прямо перед ним. Я был метрах в двух от едва заметных, мерцающих
бликов, когда вспомнил, что с противоположной стороны телескоп не открыл.
- Вот чудак! - негромко воскликнул я. - А еще смотрю!..
Я еще продолжал вглядываться в странные блики, как кто-то передо мной
из темноты совершенно неуважительно, явно напрашиваясь на скандал,
нахально спросил:
- Что, темно?! Темно, темно! А охота увидеть, кто это там! А? Да никого
там нет, и ни черта ты не увидишь, хоть лопни. И я тебя не вижу! Ты не
видишь меня, а я тебя. Кха!..
- Вы что?? Вы кто такой?.. - спросил я и резко, сердито добавил: - Мне
тут нечего смотреть! И не на кого.