"Николай Климонтович. Мы, значит, армяне, а вы на гобое " - читать интересную книгу автора

точно таким, как в заграничных гостиницах трех звезд, но только здесь, в
России, унитаз с кнопкой отчего-то все время ломался, не желая спускать и
омывать, видно, трудно далась ему дорога с Апеннинского полуострова...
Теперь, когда Гобоист просыпался под утро в квартире жены в своем
тесном кабинете, - он почти всегда спал здесь, а не в итальянской спальне, -
на узкой жесткой кушетке, ему казалось, что его старенькое, материнское еще,
пианино, в кабинете не поместившееся и вставшее в гостиной, позвало его,
издав какой-то глубокий, средней высоты, похожий на вздох звук.
Подчас Гобоист порывался сбежать и вернуться к себе домой, но скоро
выяснилось, что вернуться ему некуда. Ибо перевезены уж были его ноты и
книги, оставшийся по наследству от деда кабинет - гарнитур из книжного
шкафа, письменного стола, кресла и кабинетного дивана.
Кроме пианино, переехали в семейную гостиную напольные часы,
перебрались картины. А в его чулан - коллекция курительных трубок, всяческие
мелочи и сувениры, напоминавшие о поездках и встречах, даже фотография
матери, даже пара семейных портретов, - он наивно гордился своим дворянским
происхождением, несколько, правда, худосочным, - даже шелковый малиновый
кабинетный халат. Это было набито, повторяем, в одну маленькую комнату, о
которой жена презрительно говорила гостям ему нравится жить в берлоге.
Ему не нравилось. Сидение в "берлоге" было лишь жалкой потугой
сохранить былую отдельность, независимость, самоуважение в конце концов. В
свою квартиру он наезжал иногда, как провинциал на малую родину, заставая
распад и разор. Здесь пахло тленом его прежней прекрасной и молодой жизни.
Гобоист, всегда не упускавший возможности пропустить рюмку-другую, стал
много больше пить, засиживался в безымянных дрянных кабаках: только чтобы
оттянуть момент возвращения под супружеский кров. К тому ж его гастрольные
дела были запущены и заработки опускались все ниже.
Однажды у него, ехавшего пьяненьким с сотней рублей в кармане, постовой
отобрал водительское удостоверение. И сколько стоило денег, времени, а
главное - унижений от окольных звонков с просьбами, от передачи взятки и
посещений околотка, - чтобы права вернуть. Заняло все это чуть не два
месяца. И если это не крах, то что, вдруг со страхом все чаще спрашивал он
сам себя. На самом деле это был посетивший его, когда ему стало под
пятьдесят, страх - неведомый прежде страх будущего. Это был страх перед
завтрашним днем, страх, какой бывает даже сильнее страха смерти. И
подступило одиночество, которое, конечно, всегда было рядом, но которого за
суетой он прежде не замечал... В такие моменты люди принимают крещение, идут
к причастию и принимаются думать о вечности. Впрочем, Гобоист был крещен еще
в детстве своей нянькой - тайком от родителей-атеистов.

6

Между тем Анна размечталась обзавестись дачей. У покойной тетки дачи не
было, у отца-генерала - выстроенный под старость домик на шести сотках,
километрах в восьмидесяти от Москвы, - до выхода в отставку использовались
казенные подмосковные хоромы. Но Анна терпеть не могла бывать в этом
курятнике: ее выводили из себя бесконечная возня старых родителей с
пустяковым садовым хозяйством, заботы об уличном сортире, хлопоты вокруг
уличного же душа. Ко всему прочему этот самый дачный сарай был уж завещан
тестем Гобоиста внучке Женечке, зачем - неизвестно, та стремительно