"Николай Климонтович. Мы, значит, армяне, а вы на гобое " - читать интересную книгу автора

скрытной. Последнее качество было ему вообще в новинку, сам он был открытым
человеком, добродушным и отходчивым неврастеником, скоро забывающим о
недавних подозрениях и жгучих, как казалось поначалу, обидах. И как-то раз
ему пришло в голову, что, вообще-то говоря, он ничего об Анне толком не
знает.
Он удивился этому открытию, не взяв в толк, что после многих лет от
той, молодой, несколько робеющей его, милой женщины, которую он, едва
познакомившись, возил в Ялту, для которой играл любимые опусы и кому дарил
охапки роз, - той женщины больше нет. И убили ту женщину не только время,
опыт, невзгоды, недомогания, но и сам он приложил к ее исчезновению руку.
Впрочем, подчас он укорял себя в том, что не был внимателен к ней.
Скажем, он никогда не давал ей денег, не из жадности - как-то в голову не
приходило поинтересоваться, на что, собственно, она живет, - ограничивался
чемоданами заграничных подарков, курортами и кабаками... Когда-то давно,
вспоминал он, для нее была привезена пушистая шерсть из Копенгагена -
редкость в Москве по тем временам. Она связала кофту - для себя, но держала
у него. Он полюбил в этой кофте греться, хоть и была мала в плечах. Когда
Анна стала женой -вязать перестала, и почему-то он корил себя и за это.
Он всегда мало интересовался ее внутренней жизнью, как она выражалась,
считая Анну весьма недалекой, а ведь там, в непрозрачной для него глубине,
что-то ворочалось и копошилось, как и в любой, самой темной ли, самой
простой ли душе. Наконец, при всем умилении укладом ее семьи, сам он никак
не вписывался в этот уклад, не умел быть внимательным к ее родным, считая
все это пустяками: забывал угодить будущей теще или поздравить генерала с
каким-нибудь 23 февраля или Днем Победы; Гобоисту казалось, что это вовсе ни
к чему - генерал не воевал; он не понимал, что это нарушало тон дома
кадрового военного, и не догадывался, как часто Анне приходилось
выгораживать его перед родителями...
И уж вовсе ему было невдомек, что и сам он очень изменился: ссутулился,
еще похудел, стал сух и раздражителен, утратил ту легкость, которую внушали
ему собственный дар и женское обожание, приобрел такое отталкивающее
качество, как вальяжное высокомерие, а по-прежнему обаятелен и остроумен
бывал лишь в краткие минуты, когда еще не перебрал лишнего...
Он вдруг спохватился, что даже не знает толком, где Анна работает, кто
ее сослуживцы и партнеры, на какие деньги куплена ее машина, откуда у
папы-военного, давно вышедшего в отставку, денег значительно больше, чем
должно бы быть у пенсионера, пусть и бывшего генерала строительных войск. И
очень удивлялся, когда стал замечать, как Анна любит деньги, а не парение
духа. Его собственного, разумеется.
Но самое главное, он внезапно обнаружил, что стремительно изменилась
его собственная, такая налаженная, как ему казалось, жизнь. Прежде всего, он
как-то незаметно для себя перекочевал в квартиру жены, потому что муж и жена
должны жить вместе. И в один прекрасный день обнаружил себя бездомным, как
будто тот давний навязчивый сон стал сбываться.
Ему была отведена самая маленькая и темная из трех комнатуха - под
кабинет, а спать ему вменялось в большой спальне с тюлем на окнах, на
итальянской мебели, белой с золотом, на огромной кровати размера king c
видом на громадный белый с золотом платяной шкаф, весь в зеркалах. Даже
клозет, совмещенный женой с ванной комнатой, чтобы встала стиральная машина
с сушкой, весь в ложном мраморе, зеленом с белой крошкой, был итальянским,