"Николай Климонтович. Мы, значит, армяне, а вы на гобое " - читать интересную книгу автора

обветшавших высоток, из-за места в подвальном гараже, кучи какого-то
ювелирного хлама, двух столовых сервизов отнюдь не музейной ценности, мебели
из Румынии, купленной по блату еще в шестидесятых, и многих собраний
сочинений, на которые в свое время записывались и которые никто никогда не
читал - многотомные ромены ролланы, джеки лондоны, драйзеры, говарды фасты и
фейхтвангеры, -из-за всего этого он и поторопился с женитьбой.
Это было обидно само по себе. И уж вовсе глупо, если учесть, что он был
отнюдь не беден. Гобоист, куксясь после таких подозрений, не понимал, что
дело не в жадности Анны. Просто-напросто она как-то незаметно для самой себя
за многие еще добрачные годы разочаровалась и перестала видеть в нем идеал.
С возрастом и опытом у нее выработалось свое представление о том, каким
должен быть мужчина. Это нечто такое. Похожее красотою, быть может, даже на
женщину, впрочем, Костя бывал женственен. Деньги ни при чем. С усами. Нет,
без усов, усы носил Костя. С шармом брутальности и нежности одновременно.
Без вредных привычек и мелочных попреков. Молчаливо-значительное, но и
красноречивое, когда надо... В общем, таких она еще не встречала... Иначе
говоря, как многие зрелые женщины, она сохраняла то, что называется свежесть
чувств. И считала, что о ее немолодом муже этого уже никак не скажешь.
Загадочным для Гобоиста образом Анна как-то сразу стала невероятно
упряма. Например, молодая жена ни за что не хотела выбросить все эти пыльные
пожелтевшие тома, хоть снести к букинисту, еще лучше -отдать в библиотеку
какого-нибудь дома призрения. И вот теперь в Коттедже Гобоиста вдоль белой
стены нижнего коридора темнели полки всей этой разноцветной макулатуры, и
единственное, что он иногда брал оттуда и уносил в кабинет, а потом
пролистывал - из-за ностальгических ощущений, бормоча только детские книги
читать, только детские думы лелеять, - были пестрые тома Библиотеки
приключений, которые когда-то в детстве давал ему читать его одноклассник и
сосед по лестничной площадке, - родители будущего Гобоиста ничего подобного
в доме не держали. Впрочем, иногда он почитывал и Анатоля Франса,
единственно полезное, как он полагал, собрание во всем наследстве.
В превращении Анны, конечно, была своя логика - как-никак впервые к
сорока годам она теперь имела собственный угол. И при всяком удобном случае
приговаривала моя квартира, в моем доме, что выдавало ее тайную травму
приживалки - пусть и у собственных папы с мамой, да и у него самого в
течение многих последних лет.
В этом Гобоист понимал ее. Он сам получил свою первую квартиру в
двадцать семь лет, но ему еще многие годы снился навязчивый сон: будто он
опять живет вместе с матерью, или - что ему некуда вернуться, или - что в
его квартиру кто-то вселился и ему невозможно в нее попасть; он просыпался,
нашаривал кнопку ночника, свет вспыхивал, и Гобоист находил себя на
собственной кровати под одеялом гагачьего пуха в собственной спальне; за
стеной - его кабинет, и, коли вслушаться, можно услышать, как мирно идут там
дубовые напольные часы... И он, счастливый, опять засыпал...
Как-то очень споро и ловко Анна превратила путем продаж и приобретений
свою двухкомнатную квартиру - в трехкомнатную, в переулке рядом с Никитскими
воротами; перешла работать из научного института в какую-то левую фирму; и у
нее вместо стареньких "жигулей" явилась машина "опель" цвета баклажан
трехлетнего чешского стажа. За всеми этими операциями и переменами Гобоист
решительно не мог уследить - отчасти по лени, отчасти из-за частых отлучек,
но прежде всего потому, что его жена оказалась вдруг не только упрямой, но и