"Николай Климонтович. Конец Арбата (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Возвращался я как-то от своей кошелки вечером: никуда не спешу, никуда
не опаздываю. Он же в этот вечер решил сделать поверку минут на пятнадцать
раньше обычного. И, естественно, меня засек.
Я вхожу как ни в чем не бывало, кричу: "Старшина, я в туалете был!" А
он мне: "Ни хера, иди в штаб полы мыть". Я его, естественно, послал. Он
рассвирепел. Кричит так, что палатка дрожит и качается. Но я на своем стою,
хоть и вижу, что он к тому ж под балдой, ну, думаю, дело будет. Пошли со
мной, говорит, мы вышли. Позвал он меня куда-то за санчасть, прижал своей
тушей, а туша у него килограммов 120, не меньше. И неожиданно ударил в
челюсть. Ну я не растерялся, сделал ему серию, потом вторую. Закончил
сокрушительным ударом в солнечное сплетение, добавил для верности по копчику
и оставил под березками. На следующий день вызвал к себе начштаба, я
рассказал ему, как дело было, ну вроде ты не виноват, говорит. Перевели
опять в другую роту. А того старшину уж недели две не видно.
Ребята говорят, что пачка опухла и двух зубов как не бывало. У меня
действительно от них две отметины на костяшках пальцев не заживают. Не везет
мне. Да мне плевать, все равно в мае дембель".
Таким образом, армейская карьера, которой Шурка кичился, бесславно и
нелепо оборвалась. Писал он это большое письмо в середине сентября. И опять
ошибался: его демобилизовали только в конце июня следующего года, одним из
последних в его призыве.
Бабушку свою в живых он уже не застал, она умерла незадолго до его
возвращения. Зато его ждал сюрприз - ему была отказана отдельная комната. Та
самая, из-под венеролога Каца. И это обстоятельство, конечно же, изменило
его жизнь по сравнению с доармейской.

17

Стоит ли говорить, что он возмужал, но это была мужественность довольно
грубой выделки, скорее матерость, чем заря мужского цветения. Он сделался
еще смуглей, но и это была уже не фамильная нежная смуглость, а въевшаяся в
поры армейская копоть.
В нем появилась вместо сдержанной замкнутости и всегда чуткой
задумчивости - угрюмость, по временам разряжающаяся нежданным взрывным
смехом. И, конечно же, он стал резче во всем - и в движениях, и во мнениях,
которые окрашены были к тому же грубоватой, подчас злой иронией. Впрочем,
никакой надломленности и болезненности в нем не было, но и прелестного
юношеского
"юнкерства" не осталось. Однако порода все равно просвечивала, но это
было уже на уровне скорее антропологическом. Впрочем, я говорю лишь о
внешнем впечатлении самых первых дней после его возвращения...
Прежде чем рассказать, как мы встретились, скажу, какими Шурка нашел
своих близких после двух с лишним лет отсутствия.
Похоронив мать, Кирилл разом сдал; теперь он старался больше времени
проводить на оставленном ему в наследство продавленном диване, стал еще
смирнее и тише, если такое было возможно, похудел, почернел, плохо ел, хоть
никаких явных болезней у него не было. Кажется, теперь, в отсутствие матери,
его все чаще стало навещать прошлое, и он чувствовал, что жизнь прошла. Он
умер через год, кажется, после Шуркиного возвращения, незаметно, как и жил,-
освободил место. И получилось у него это, как и все, что он делал,