"Николай Климонтович. Против часовой (Святочный роман)" - читать интересную книгу автора

дурацкий кабацкий ВИА, которому Валерка неизменно заказывал
семь сорок, и Наташа отплясывала, как заправский еврей, - еврейкам ведь
плясать не положено. Потом, после закрытия этого кабака, катили на такси во
Внуково в ночной ресторан, пили коньяк, который подавали в кофейниках: то
были недолгие времена очередного приступа властей по борьбе с пьянством и
алкоголизмом. И возвращались под утро, пьяные, счастливые, море по колено,
когда общежитие давно спало. И вахтер, матюгаясь, отворял им дверь.
Наташа полюбила эти странные бесшабашные ночи. Ее, правда, мучило
чувство вины перед памятью бабушки, и она порой украдкой крестилась
- не щепотью, а двуперстно, по-раскольничьи, как бабка учила; но это,
конечно, с пьяного угара - Наташа не верила в Бога... А иногда подкатывал
другой страх, подчас, в какую-то жуткую минуту, превращаясь в липкий ужас:
она ведь совсем не занимается, диплом стоит, шеф смотрит эдак иронически,
если не защитится на отлично - прощай аспирантура, все насмарку, и что она
скажет маме, которая так ею гордится...
Но Валерка сыпал деньгами, смешил до колик, упаивал шампанским,
Наташа отмахивалась от печального, принималась слушать самолеты.
Она запоминала объявления и имена далеких городов, а однажды вдруг
предложила, после того как Валерка напоил ее теплым полусладким шампанским -
из губ в губы, добавив в него чуть коньяка - бурым медведем: давай улетим.
Это вырвалось у Наташи случайно, невольно, за минуту перед тем она ни о чем
подобном не думала. Но Валерка пришел в восторг. И они принялись, перебивая
друг друга, судорожно строить план побега.
Наташа рассказала, что в далеком Душанбе у нее есть школьная подруга
Неля, актриса тамошней русской драмы - закончила в Свердловске
театральное училище, зовет ее в гости в каждом письме. И что ее любовник -
главный режиссер и их хорошо примут. Валерка захлопал в ладоши, затараторил
арык, алыча, Ходжа Насреддин, а потом изобразил какую-то музыку на губах,
подражая зурне, что ли.
Решили лететь на ноябрьские. Купили в подарок сумку виски - тогда этот
напиток продавался в одном-единственном магазине в Москве, в венгерском
Балатоне, видно, замастыривали его предприимчивые мадьяры. Пойло называлось
отчего-то Клаб-99. Улетали в пронизывающую до нутра метель из Домодедова. В
полете пили виски из пластмассовых аэрофлотских стаканчиков, и пластмасса,
кажется, растворялась, как от ацетона: в голубых стаканчиках на дне
оставались рыжие проплешины... И совсем пьяненькими, хоть и поспали немного,
откинув кресла и взявшись за руки, попали в теплое и ласковое азиатское
бабье лето, с нежным солнцем, с дивной синевы небом, со снежными горными
памирскими вершинами на горизонте, - и в
Нелькины объятья.
Маленькая и живая, быстроглазая - она была травести - Неля устроила их
в своей квартирке, сама жила у своего режиссера по фамилии, кажется,
Ташмухамедов, хоть и руководил он театром русским.
Номенклатура: любое первое лицо должно было быть по тогдашним правилам
из титульной нации. Директор театра - тот уж был русский.
Еврей.
Днями они шлялись по ресторанам, где официанты обмывали жирные фужеры
для очередных гостей в холодных струях фонтана. На улицах в те дни
готовились к празднику Октября, из шланга мыли огромную, запылившуюся за
долгое лето каменную статую Ленина на главной площади, развешивали кумачовые