"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Двадцатая рапсодия Листа " - читать интересную книгу автора

мертвого тела, столь простительный любому человеку, даже имеющему военный
опыт.
Ясно представилась моему внутреннему взору давешняя картина. Вот
подхожу я к утопленнику, а Яков, вытаращив глаза и побледнев до белизны
нового снега, пятится назад, за спины односельчан. Сейчас мне подумалось,
что мельник лишь искал претекста поскорее сбежать, но в то же время боялся
неосторожным бегством своим привлечь случайное внимание. Вспомнились мне его
руки, нервно мявшие лисью шапку, бегающие по сторонам глаза. И еще то, что
он словно бы погружен был в какие-то свои потаенные мысли - всякий вопрос
ему приходилось повторять дважды.
Нет, что бы ни говорил наш студент, а образ действий мельника вполне
походил на поведение человека с нечистой совестью. Но чем можно замарать
совесть в таком случае, ежели не участием или соучастием в убийстве двух
несчастных, нами обнаруженных?
Избрав пеший способ передвижения, мы неожиданно - а возможно, и
ожидаемо, ведь я могу говорить только за самого себя - узнали от встречных
некоторые новости. Оказалось, что, хотя мельник действительно арестован
нашим решительным урядником, тем не менее сидит он пока что в доме
Никифорова под охраной кокушкинского десятского, Валида Туфанова. В уезд же
его еще не отправили, потому что запропастился куда-то Кузьма Желдеев, а
прочие мужики не очень расположены его заменить и выступить в роли охранной
части. Я подумал, что, наверное, Никифоров еще сам не решил, следует ли
отправлять Паклина в Лаишев. Иначе нежелание мужиков конвоировать
арестованного ровным счетом ничего не значило бы: Егор Тимофеевич был
человеком чрезвычайно серьезным, с ним вообще мало кто решался спорить, а в
случае уголовного преступления - тем более.
Все это мы узнали по дороге, не сразу, а отдельными порциями, потому
что встречавшиеся нам односельчане рассказывали каждый свою версию событий,
да еще приправляли изрядными дозами собственных догадок и суждений. Я
полагал, что Владимир теперь свернет к Никифорову, ан нет - он по-прежнему
уверенно шагал к мельнице; я же следовал за ним, хотя смысла в том видел уже
немного. Когда до дома Паклиных оставалось саженей пятьдесят, я все-таки
спросил:
- А что, если Никифоров не ошибся? Вы ведь сами подсказали ему
главное - мол, вещи подбросил мельник. На мой взгляд, вполне естественно
подозревать Якова Паклина и в том, что он-то и есть настоящий убийца.
- Я ведь объяснял уже! - бросил Владимир, не останавливаясь. - Именно
потому, что Паклин подбросил вещи погибшего, можно предположить, что он их
просто нашел. Убийца непременно уничтожил бы такие опасные улики. Да и не
похож наш мельник на человека, который, хладнокровно убив женщину, привяжет
к ее ногам груз и отправит на дно речное. Есть и еще кое-какие странности.
Колечки, например...
- Вы уже не первый раз упоминаете о колечках. Что за странности вы
держите про себя? - спросил я, но ответа не дождался: мы уже подошли к
воротам дома Паклиных.
Сам дом стоял чуть в отдалении от собственно мельницы и производил
солидное впечатление - большой, бревенчатый, украшенный резьбой, под
железной крышей, огороженный высоким забором, с дубовыми, обитыми железом же
воротами. Когда мы остановились у ворот, собаки во дворе немедленно подняли
громкий лай.