"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Двадцатая рапсодия Листа " - читать интересную книгу автора

взглянуть: что ж за тайну хранил речной лед?
Никифоров приветственно взмахнул рукой и что-то прокричал в нашу
сторону. Я не расслышал ни слова, только видел, как в густой его бороде на
мгновение обозначился рот. Мы осторожно спустились по скользкому склону,
выбирая как можно более пологий путь. Только тут я увидел дочь, чье
отсутствие меня поначалу обеспокоило: Лена стояла не на льду, а на берегу, у
одинокой безлистой ольхи. Ветви ее нависали над самой рекой. Прислонившись к
ольхе, рядом с Аленушкой стоял Владимир - сын Марии Александровны, которого
мельник именовал "нашим студентом". Он действительно был в зеленоватой
студенческой шинели касторового сукна с подстегнутым каракулевым воротником
и в синем башлыке, повязанном вокруг шеи на манер шарфа. Коньки, давно
открученные от сапог, тоже свисали с шеи на витой тесьме. А вот фуражку, то
ли из щегольства, то ли по рассеянности, "наш студент" не надел вовсе, и
ветер чуть шевелил на обнаженной голове длинные русые волосы. На левой щеке
у него была кровавая ссадина. Надо сказать, что, несмотря на студенческое
облачение, молодой человек студентом уже не был, так что и Паклин, и
некоторые другие звали его так с оттенком легкой насмешки.
Владимир что-то негромко говорил Аленушке - что именно, я не мог
разобрать, но, как мне показалось, это были слова ободрения. И то сказать:
для пятнадцатилетней барышни вид покойника, вырубленного изо льда, - зрелище
малоприятное. Даже если покойник, как выразился Паклин, "совсем свеженький".
Дочь не смотрела в мою сторону, и я не стал ее окликать, хотя и не
нравилось мне ее сближение с городским молодым человеком. Знал я его, как и
прочих хозяйских детей, с малолетства, и звал, по старой памяти, просто
Володею. Был он юношей весьма развитым и давно, с гимназических еще времен,
производил на меня впечатление не по годам взрослого и серьезного человека.
Казалось бы, никаких причин предвзято относиться к дружбе с ним Аленушки у
меня не было, а вот поди ж ты... Как замечал дочь разговаривающей о чем-то с
"нашим студентом", так настроение портилось. Может, сказывался отцовский
эгоизм, а может, какие-то предчувствия нехорошие пробуждались. Ну да на сей
раз, в виду исключительности обстоятельств, был я Володе даже благодарен,
посему не сказал Лене ни слова, а направился прямо к уряднику.
- Вот-с, изволите ли видеть, Николай Афанасьевич, находочка-с... -
весело, как мне показалось, сообщил урядник. - Не откажитесь взглянуть,
вдруг признаете?
Я молча кивнул. Никифоров быстрыми шагами приблизился к телу и сдернул
рогожу. Глазам моим представилось до крайности причудливое зрелище.
Утопленник выглядел не столько покойником, сколько раскрашенной восковой
куклой из паноптикума, обернутой прозрачной слюдой. Конечно же, то была не
слюда, а лед, не до конца удаленный с тела. Потом уж бросились в глаза и
другие странности. Например, то, что несчастный выбрал для своей смерти
весьма фривольную экипировку - он был босой, в одном тонком белье.
По знаку урядника я склонился над мертвецом. Сходство с куклой исчезло,
едва мой взгляд, до того неосознанно избегавший лица утопленника, скользнул
с раскрытой безволосой груди к подбородку и далее - и наконец встретился с
его взглядом. Белые глаза без зрачков в жуткой неподвижности смотрели на
меня сквозь тонкий слой намерзшего на них льда, само же лицо казалось
усеянным множеством серебристых иголок. Как ни дурно было мне рассматривать
контенанс утопленника, я все же вгляделся. Глаза были не вполне белые -
просто радужка сократилась до минимальности, а зрачки невероятно сузились,