"Дикий Порт (Райские птицы)" - читать интересную книгу автора (Онойко Ольга)

Глава третья Дикий Порт

Хейальтаэ идёт по коридору, пересекая зоны света и тени.

Огромные глаза подобны двум окнам в ночь, и так же полны звёзд. Переливчатая плёнка, стекающая с благородно узких плеч, тоньше очаровательного намёка, брошенного мастером. Походка — как течение равнинной реки… несмотря на двойную против нормальной гравитацию этого проклятого мира, из-за которой он чувствует себя больным и ущербным. У него хватает физической силы, по делам часто приходится бывать не только здесь, но и на трижды проклятой Цоосцефтес, и всё же тело Хейальтаэ уже сейчас страстно желает возвращения на корабль.

Вопрос можно решить и без личной встречи, но Хейальтаэ вынужден принимать диктуемые условия.

Он в заведомо проигрышной позиции. Хотя бы оттого, что идёт высказывать недовольство и гнев тому, кто выше его в иерархии, при этом опаздывает… вернее, подходит минута в минуту, в то время как этикет велит являться сюда с изрядным запасом времени. Он торопится, невольно припоминая все счета, которые выставляли друг другу когда-то его раса и раса хозяина этой планеты. Захлёстывает страх; невозможно прогнать мысли о том, что должно стереть из памяти: от двадцатилетней давности сделок до последней операции консорциума «Аткааласт». Если это вынырнет из небытия — поистине, лучше смерть.

Обмен веществ недопустимо ускоряется.

Что же, у Хейальтаэ достаточно опыта, чтоб и из этой позиции сыграть достойно.

Он — совершенство. Красавец, утончённый интеллектуал и ценитель прекрасного, мастер игр и великий игрок. Глава седьмого высокого рода Лэтлаэк, министр, учёный и сердцеед, корсар и любитель риска. Великолепный, достойный восхищения представитель расы, в основе психики которой — любопытство и игра.

Он лаэкно.

Случись Хейальтаэ разволноваться всерьёз, его серая кожа начнёт ровно фосфоресцировать. К этому идёт дело, и презрение к себе отяжеляет душу корсара.

Он успевает к назначенному часу, входя в приёмную тем же неспешным шагом. Несколько секунд ожидания, кивок секретарше из расы х’манков, и высокая золотистая дверь выпускает нечто, которое Хейальтаэ опознает как полномочного посла Цоосцефтес. Дверь мягко притворяется. У цаосц нет обычая приветствий, поэтому Хейальтаэ только провожает его взглядом, не поворачивая головы. Направление взгляда лаэкно способны отследить лишь сородичи; посол, ногастая дылда, не замечает внимания.

Хейальтаэ быстро прогоняет в голове информацию: официальное лицо на неофициальной планете, цаосц после х’манков больше всего страдают от пиратства, но, в отличие от х’манков, имеют с него мало выгоды, поэтому последняя инициатива Начальника Порта встретила их горячую поддержку. Настолько горячую, что они готовы признать Дикий Порт государством до того, как прочие расы обсудят и примут решение, и в межцивилизационные договоры будут внесены коррективы.

Или не будут.

Это может стать большой ошибкой.

Пусть ошибаются цаосц.

Хейальтаэ входит в сердце Порта, малый конференц-зал главной резиденции пиратского короля.

Одна из стен зала целиком выполнена из стекла, и сейчас открывает вид на индустриальный рассвет. Свежая алость солнца озаряет лиловое небо Дикого Порта, в нём купаются звёздные корабли всех космических рас галактики, и аэромобили. Последние — преимущественно х’манкских моделей.

Начальник Порта сидит спиной к окну, черты его лица в тени почти неразличимы.

Он светлокож и светловолос, облачён в белое.

Он молчит.

Хейальтаэ внутренне стонет. Конечно, он не ожидал беседы наедине, он великолепно знает этикет Порта, истоки которого лежат в ритуальных играх самих лаэкно. Но он всё же надеялся, что Начальник предпочтёт манеру общения собственной расы. За спинкой кресла стоит заместитель, говорящий от лица владыки… и с этим заместителем Хейальтаэ совсем не хочет играть. Официально не более чем глава охраны, в действительности тот — второе лицо на Порту, несмотря на то, что с некоторых пор представителей его расы не подпускают с высоким должностям. Вообще — никуда — не пускают. И как бы ни был привязан Начальник к своей личной армии, даже он не может ТАК оскорбить собственных сородичей…

Чего хотят х’манки, то нужно отдать быстро и с поклоном.

— Мы ожидали вас, почтеннейший Атк-Этлаэк. — Первый заместитель щурит глаза, пылающие жёлтым огнём. Как бы он ни цедил слова, когда говорит, между губ всё равно мелькают длинные лунно-белые острия. На фоне окна его фигура кажется чёрной, но в гриве играет свет, а бриллианты серёг рассыпают непозволительно яркие блики. Рука заместителя лежит на спинке кресла, и агатовые когти слегка прихватывают обивку.

Хейальтаэ пытается не переводить взгляд ниже, туда, где недвижен в высоком кресле силуэт Начальника Порта.

— Мне был назначен приём, — говорит он.

— Мы ознакомились с заявлением и представленными документами. Увы, в них обнаружились некоторые юридические неувязки.

Хейальтаэ складывает руки на груди. Водяная, колодезная мгла его глаз подёргивается льдом. Искрится.

— Я требую объяснений.

Клыки ррит сверкают в усмешке.

— Согласно действующему Праву Порта, ответчиком в экономическом иске может быть только юридическое лицо. Грузовая шхуна «Дикое яблоко», равно как её капитан, таковым не является.

— Это не так, — уверенно и зло отвечает Хейальтаэ. — Судно принадлежит Айлэнд Инкорпорэйтэд, эта компания представлена на Порту концерном «Фанкаделик».

— Судно — собственность капитана, который является членом касты «кроликов». Он был нанят Айлэнд Инк, и четверо суток назад освобождён от контракта.

— Значит, я могу разделаться с ним сам?

— Можете. Если достанете его на Древней Земле. Этот счастливый х’манк отправился на родину, чтобы окончить там свои дни.

— Но это невозможно.

— Невозможно, — соглашается ррит, откидывая за спину длинные косы.

«Даже вы в своё время не смогли достать Землю, — злорадно думает Хейальтаэ, — не то что юридически, а и физически…» Его злость беспомощна.

— В настоящий момент вырабатывается другое законодательство, соответствующее межцивилизационным конвенциям, — как бы между прочим сообщает ррит. — Если оно вступит в силу, мы удовлетворим ваш иск.

— Вне зависимости от действующих или не действующих конвенций, вы обязаны разрешать конфликты между представителями разных рас, — наотмашь бьёт Хейальтаэ. — Я нахожу, что такой конфликт возник и требую принятия мер!

Начальник Дикого Порта поднимает голову и смотрит на него. Узкие чёрные зрачки похожи на проколы в бледной синеве глаз. Немигающий взор. Хейальтаэ с ужасом осознает: это взор лаэкно, а не х’манка… Мелькает мысль, что сейчас ноги подломятся, и местная гравитация впечатает его в пол.

— Ваши претензии не имеют под собой оснований, — говорит Рихард Люнеманн. — Я вынужден отказать.

И умолкает.

«Проклятый х’манк!» — думает Хейальтаэ. От ярости его кожа сияет так, что им можно освещать улицу.

— Тем не менее, я, как представитель расы, испытываю неловкость из-за поведения своих сородичей, а как вышестоящее лицо — ответственность за ваше благополучие. Кроме того, любезнейший Хейальтаэ, мы с вами коллеги… и старые друзья, — Люнеманн улыбается, его взгляд снисходителен и лукав. — Поэтому я готов возместить вам ущерб из собственных средств. И закрыть глаза на кое-какие детали…

Он чуть подаётся вперёд.

— Вы мой должник, Хейальтаэ, — доверительно говорит Начальник.

Лаэкно клонит голову к плечу. Уголок безгубого рта чуть вздрагивает.

При разном восприятии времени, при разной мимике подопечных рас — Люнеманн слишком долго просидел в своём кресле, чтобы не выучиться бегло читать по лицам.

Атк-Этлаэк, Мастер игр, растерян.

— Я не принимаю ваше предложение, — наконец, говорит он.

— Возражения не рассматриваются, — глядя в сторону, произносит ррит за спиной Начальника Порта. Вытягивает мускулистую руку в тяжёлом браслете и резко выпускает коготь на указующем пальце. — Вы явились сюда за решением вопроса и возмещением ущерба, почтеннейший. Ущерб будет возмещён, решение принято. Вы неудовлетворены?

— Я неудовлетворён, — твёрдо произносит Хейальтаэ.

— Мы ни на шаг не отступили от Права Порта, — кивает ррит. — Мы искренне желаем присоединиться к межцивилизационному праву, но пока это невозможно.

Хейальтаэ опускает руки вдоль тела и откидывает голову. Сияние его кожи медленно гаснет. Люнеманн молчаливо улыбается. Наконец, лаэкно изящно копирует эту х’манкскую гримаску.

— Вы рассчитываете, что Анкай вновь предоставит дворец менкетаинри для саммита?

— Более того, я уверен, — низкий голос х’манка мелодично вибрирует.

Ррит, склонившись над креслом, неотрывно смотрит на хозяина. Тот слегка щурится.

И Хейальтаэ понимает, что дал им согласие.


Начальник Порта провожает взглядом удаляющуюся фигуру. Струящиеся одежды, сетка люминесцентных нитей поверх; слишком крупный череп, слишком тонкие и длинные руки — на взгляд х’манка лаэкно выглядят жутковато, похожи на человеческих детей, страдающих дистрофией. Но привычка заглушает инстинктивное отвращение: Рихард умеет видеть красоту по канонам любой расы. Хейальтаэ — истинное произведение искусства.

Люнеманн кладёт ладони на край стола. У него крупные белые кисти с длинными пальцами и аккуратными ногтями; кончики пальцев чутки, как у слепого, хотя Рихард никогда не жаловался на зрение. Он кинестетик: чувство осязания развито у него сильнее, чем обычно случается у людей, и наслаждение миром приходит через прикосновения.

Он любит красивые вещи, но предпочитает подбирать их не по цветовой гамме, а по фактуре поверхности. Цвет не должен бросаться в глаза, и только; гладкость эмали, холод металла, разные сорта бархата и сукна, жемчуг, дерево, друзы кристаллов, чернь и скань, скульптура — этим Люнеманн балует себя, собирая фантастические интерьеры в покоях своих дворцов. Обстановка конференц-зала скромна, если не сказать — скудна, но и здесь, на огромном столе, пара-тройка безделушек радует его пальцы.

Раковина каури подставляет черепашью пятнистую спинку; холодная и твёрдая, она всё ещё хранит эхо сгинувшей жизни.

Глава охраны наклоняется к плечу Люнеманна, и одна из его кос соскальзывает Рихарду на грудь. Волосы и кожа ррит излучают запах очень дорогих человеческих духов. Это неудивительно, если знать, что такое кемайл.

— Рихард, — спрашивает заместитель, — всё в порядке?

И только тогда Люнеманн начинает смеяться. Безмятежно раскинувшись в грозном вольтеровском кресле, он хохочет со вкусом, с удовольствием, со знанием дела, как человек, всерьёз намеренный заменять минутами смеха не дозволенные ему выходные и отпуска.

— Рихард? — от изумления в речи заместителя обостряется акцент, и имя звучит подобно рритскому — «Р’йиххард».

— Ты знаешь, что случилось на самом деле?

— На самом деле? — ррит встревожен. — Хейальтаэ представил ложные сведения?

— Он был вынужден. Он знал, что я прощу, — всё ещё со смехом произносит Рихард, сжимая пальцами переносицу.

— Я допустил просчёт, — сокрушённо говорит заместитель.

Люнеманн ловит его за косу, не позволяя выпрямиться.

— Я же сказал, что прощу, — Начальник Порта в превосходном настроении, он давно не был в настолько добром расположении духа. — Он Атк-Этлаэк! Гроссмейстер! Он не может проигрывать недостойно! Представь Хейальтаэ ситуацию такой, какой она была на самом деле, его бы оплевали свои. И лишили титула.

— Понимаю. Но я должен был знать.

— Серокожий мог доверить такие интимные детали только мне, — кривит губы Рихард. — Хорошо. Ты знаешь, что ещё в начале тысячелетия лаэкно напропалую нарушали конвенцию о невмешательстве.

— Они играли, — кивает ррит.

— О да. Они нас дразнили, — Люнеманн щурится почти мечтательно. — И потом выплатили изрядную сумму за сокрытие неприятных сведений. Капитан «Дикого яблока» как раз перед отлётом на Землю случайно на эти сведения наткнулся. А поскольку он уже начал праздновать выход на пенсию, и к тому же был истинный «кролик Роджер», то решения принимал быстрые и жёсткие. «Дикое яблоко» — «левиафан-7703L», тяжёленькое корытце. Капитан приметил на поле две рядом стоящие «тарелки», сел на них сверху и раздавил.

— Это была не случайность?

Рихард хмыкает.

— Никоим образом. Для Хейальтаэ и случайность унизительна, но неслучайность значит, что он проиграл игру, притом не личную и не родовую, а игру рас.

— Ты отпустил капитана.

— Он милейший человек. — Люнеманн осторожно, без стука, перекладывает раковину на стопку электронных листков. — Во сколько назначено Чиграковой?

— Ещё четыре минуты.

— Но она уже ждёт?

— Восемь минут.

Начальник Порта касается сенсорной панели и просит секретаршу пригласить.


Их трое, сестёр-близнецов Чиграковых. Об этом знают немногие, и Начальник Порта — в их числе. Таисия, Ксения и Анастасия. Однажды Люнеманну довелось видеть всех вместе. Зрелище сродни джунглям Терры-3, гоночным трассам Маргариты или сафари на Фронтире с боевыми нуктами, но менее безопасно для наблюдателя. Втроём сёстры представляют собой команду ксенологов-дипломатов, специализирующихся по экстремальным ситуациям и пограничным состояниям.

А ещё они, дипломаты, представляют смутную и величавую громаду Седьмой Терры, окутанную туманом жесточайшей закрытости. Тайны влекут; Рихард предпочитает отметать все домыслы разом, чтобы не погрязнуть в них, ища истины. Но нельзя не признать, что три привлекательные, русоволосые и черноглазые женщины, находясь рядом, кажутся выведенными искусственно. И вовсе не из-за подчёркнутой похожести друг на друга…

Она сейчас одна. И просто хороша собой.

Ррит застывает чёрным силуэтом на фоне окна. Люнеманн кожей чувствует его беспокойство: ему не нравится Чигракова, он чует в ней странное, непривычное, то, чего нет в прочих известных ему х’манках.

Рихард не видит причин для тревоги. Это семитерранка, и семитерранка из особых структур. В чём и заключается весь секрет.

— Местра? — любезно начинает он.

— Чигракова, — удивляется та. — Разве вы…

— Простите меня, местра, — сейчас Начальник как никогда похож на добродушного старика, — я всё же хотел бы знать, с которой из вас разговариваю.

Она встряхивает кудряшками — милым детским жестом, демонстрируя, что тоже искушена в мастерстве масок.

— Анастасия.

…и всё же они отличаются от жителей прочих колоний. Никто не распознает сразу колониста со Второй или Восьмой Терры, но Седьмая, она же — Урал, накладывает на человека печать. Замкнутые, самоуверенные, остро чувствующие грань между своим и чужим, уральцы доброжелательно-холодны, но что-то в них до странности влечёт к себе. То ли уверенность эта, непререкаемый дух победы, то ли проблеск тайны, загадочной семитерранской души, к которой никогда не будет допущен сторонний…

— Рад приветствовать, — Люнеманн поднимается, собственноручно отодвигает пару рядом стоящих стульев у левой стороны П-образного стола. Анастис не более чем связной, но и связной Урала многого стоит. Конференц-зал спланирован так, чтобы внушать посетителю должный трепет перед Начальником. Попытка внушить трепет Анастасии была бы глупа до несмешного.

Чигракова проходит непринуждённо, смотрит по сторонам. Оформление зала сдержанно, но изящно и оригинально — излюбленные лаэкно люминесцентные нити, характерный для анкайи орнамент, зауженные формы цаосц, неожиданно смыкающиеся с земной готикой.

На стене слева, в затенённой нише висит старинное трёхмерное фото: юная, очень миловидная азиатка широко улыбается в камеру, растопырив пальцы у щёк в двойном V-sign. На голове у неё красуется что-то невообразимое, настоящая фантасмагория, взрыв из бескомпромиссно торчащих прядей, выкрашенных во все цвета радуги и некоторые дополнительные.

— Вы заинтересованы? — бросает Люнеманн.

— В некоторой мере, — с обаятельным смущением улыбается Анастасия. — Такой забавный портрет в конференц-зале. Кто эта девушка?

Люнеманн выгибает бровь.

— Это не девушка, местра Чигракова. Это мой уважаемый предшественник на посту Начальника Порта, местер Терадзава Сигэру. В возрасте семнадцати лет.

Анастасия останавливается.

…демонический старец, единым словом обрекавший на жизнь и смерть, железной рукой правивший преступным миром Галактики. Тот, чьё вступление во Вторую космическую войну предопределило её исход…

— Чувствуете экзистенцию? — подняв палец, спрашивает Люнеманн, и улыбка мудреца нисходит на его губы.

— В вас можно влюбиться, — покачивая головой, смеётся семитерранка.

— Как вы прямолинейны.

Она садится рядом.

Биопластиковый костюм на Начальнике Порта напрягается, схватывает тело упругим доспехом. Квазижизнь костюма не обладает даже подобием разума, а значит, приближение особистки насторожило Люнеманна больше, чем кажется ему самому. Чигракова женственна, привлекательна, молода, это может обмануть рациональное восприятие, но подсознательно…

Улыбаясь Анастасии, отвечая дежурными комплиментами, Рихард прислушивается к себе. Он корсар и остался корсаром, на его счету сотня абордажных рейсов, тысяча тяжёлых переговоров, и покушения на свою жизнь Люнеманн считает десятками. Его интуиция остра, как скальпель нейрохирурга.

О, Анастис хороша, дивно хороша и очень опасна.

Но не более.

Пластик теряет упругость.

— Перейдём к делу, — без лишней жёсткости предлагает Рихард.

— Насколько я знаю, переговоры закончились ничем? — с нотой участия спрашивает Чигракова.

— Это только начало, — пожимает плечами Люнеманн. — Я не надеялся на быстрый успех. И намерен продолжать работу в этом направлении.

— Я знакома с материалами саммита, — Анастасия на секунду умолкает, чтобы добавить, — как по-вашему, что в действительности стало причиной… неуспеха?

— Есть много причин.

— Я хотела бы услышать вашу версию событий.

Начальник Порта сплетает пальцы. Некоторое время разглядывает свои перстни. Он хорошо понимает: несмотря на «я» в устах Чиграковой, сейчас разговор идёт с человеком по имени Иван Кхин, бессменным премьер-министром Урала.

— Эту планету колонизировали несколько тысяч лет назад, — говорит Люнеманн. Анастис изумлённо вскидывает глаза: она не ожидала, что разговор начнётся настолько издалека. Но особистка не прерывает Рихарда, и выслушивает с неослабным вниманием. — Чийенкее и лаэкно, по преимуществу. Вначале только как место, где можно передохнуть и отремонтироваться. Потом, естественно, пришла торговля… Никакая раса никогда не претендовала на присоединение Порта к своему Ареалу. Дикий Порт — отдушина. Место, куда можно сбежать. Место свободы. Такое место всегда должно быть.

Анастис кивает. Вид у неё сосредоточенный и спокойный.

— Государственность Порта создал лаэкно. Около трёхсот лет назад. Это был Яльнемаэ Атк-Этлаэк Синна. До него начальники Порта всего лишь заведовали хозяйством, а правили на планете расовые концерны. Впрочем, тогда Порт был куда тише и малочисленней, чем сейчас… Местер Терадзава очень много сделал для укрепления власти. Но он совершил одну исключительно благородную ошибку, последствия которой я вынужден расхлёбывать.

— Он вступил в войну, — заканчивает Чигракова.

— Он втянул в войну Порт, — жёстко поправляет Люнеманн. — И Порт перестал быть беспристрастным ко всем. Прежде здесь забывали не только имя, но и расу. Авторитет на Порту зарабатывался заново каждым. Но люди выиграли Вторую космическую, и последствия…

— Вы — второй подряд человек во главе Порта, — едва слышно напоминает Чигракова.

— И это тоже, — признает Люнеманн. — И всё же я думаю о своём государстве, а не о чужом. Поймите верно, я человек, и человечество — моя раса. Но Древняя Земля для меня — чужое государство. Агрессивное, могущественное, и не слишком доброжелательное.

Это наживка. Жирная, сладкая до оскомины. Но это не первая наживка, которую он бросает семитерранам.

Они уже приважены.

Возьмут.

Анастис сдержанно кивает.

— Но обстоятельства не могли сложиться иначе, — говорит она, — ведь именно Порт сыграл ключевую роль в подготовке Второй войны. Хотя основные силы копились в Ареале чийенкее, главный штаб и учебные лагеря находились здесь.

В голосе Чиграковой парадоксальным образом нет осуждения.

— Поэтому после войны здесь началась травля ррит. Тех, кто уцелел. Я хорошо помню то время. Это было страшно даже по меркам Порта. — Люнеманн отрешён и строг. — А у местных жителей весьма крепкие нервы.

Анастис, не удержавшись, бросает короткий взгляд на люнеманнова заместителя. Тот стоит изваянием, скрестив руки на груди. На левой серьге дрожит ослепительный солнечный блик.

Чигракова мысленно отмечает, что про травлю чийенкее Начальник упомянуть забыл.

— Если доминирование Земли будет усиливаться, Порт просто исчезнет, — продолжает Рихард. — Он превратится в колонию и тихо угаснет, чтобы где-то возник ещё один Порт. Колония в этом секторе никому не нужна. Но Дикий Порт нужен всем. Как идея и как её воплощение.

— И вы намерены?

— Я намерен сохранить Порт, выведя его на новую ступень эволюции. До сих пор в межцивилизационном праве космическое государство было синонимом расы. Порт представляет собой всерасовое государство фактически. Я хочу официального признания.

Семитерранка чуть нетерпеливо кивает.

— Я-то хочу услышать, что вам мешает.

— Мне — ничего, — Люнеманн вновь улыбается. — Вот, скажем, Айлэнду мешает «Фанкаделик».

— Но это филиал самой корпорации Айлэнда.

— Именно. Обладающий всеми свободами пиратского концерна. А индустрии Мэдизы Мэйсон мешают ррит.

Чигракова смотрит вопросительно.

— В случае внесения в межцивилизационное право соответствующих дополнений, — менторски повторяет Люнеманн прописные истины, — граждане Порта получат индикарты, зоной действия которых будет вся Галактика.

Семитерранка поднимает золотистые брови.

— В чём же проблема?

Люнеманн встаёт.

— Как вам известно, — тяжело роняет он, — в настоящее время расы ррит официально не существует.

Анастис на миг забывает о всякой этике и в упор смотрит на заместителя Начальника.

Ррит бесстрастнее статуи.

— Проблемы возникли и при обсуждении вопроса экстрадиции, — прежним деловым тоном продолжает Люнеманн. — Я твёрдо придерживаюсь мнения, что экстрадиция с Порта вообще недопустима. Иначе придётся вручать чьему-то правосудию абсолютно всех. Начиная с меня.

Чигракова чуть улыбается.

— Я полагаю, это второстепенный вопрос.

— Вы правы. Но таких вопросов много. Не думайте, что проблемы возникают только у людей. Так всего лишь проще объяснять. Вот, скажем, пример на пальцах: двойные налоги. Тот же Фанкаделик передо мной безупречен. Но Айлэнд Инкорпорэйтэд должна платить Земле, и конкретно правительству Йории…

— Вы уходите от темы, — замечает особистка. — Вы начинали с дипломатических проблем, и вдруг перешли на экономику.

— Первого не существует в отрыве от второго.

Оба выдерживают паузу. Обмениваются понимающими взглядами.

— Вы знаете, что Урал поддерживает вашу инициативу, — бархатно говорит Анастасия. — Наша стратегия остаётся прежней. Специалисты Седьмой Терры наметили несколько путей решения спорных вопросов, и хотели бы обговорить их с вашей командой.

— Конечно. В ближайшее время.

Люнеманн некоторое время сидит, прикрыв глаза, потом возвращается в кресло Начальника. Чигракова встаёт.

— Аудиенция закончена, — мягко произносит Люнеманн.

Анастис легко кланяется. Она немного разочарована: настоящий разговор придётся отложить. Люнеманн бросает ей чуть снисходительный, почти отеческий взгляд.

Это малый конференц-зал главной резиденции. Пытаться выгнать отсюда внешнюю разведку хотя бы одной из шести заинтересованных рас…

…просто невежливо.


Рихард смотрит на узкую спину молодой женщины. Кажется, это последняя мода, её лёгкий плащ до пола и сверкающий серебряный пояс на бёдрах… Золотисто-русые кудри мягко колышутся на чёрной коже плаща. Люнеманн сказал бы, что у Анастис походка танцовщицы, не знай он точно: это походка боевика.

Он откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Отдаёт мысленный приказ. Глухо постанывает, когда квазиживое вещество, обтекающее его тело невидимым скафандром, начинает разминать мышцы, поднимать тонус кожи, приводить в норму давление, стимулировать биотоки. Поистине, пластик стоит своей головокружительной стоимости, недаром за него готовы платить ещё и ещё дороже. Из-за квазицитов, сырья для его производства, человечество не раз стояло на грани междоусобной войны.

И, похоже, снова движется к этой грани.

Начальнику Порта — шестьдесят. Двадцать лет назад он надел полный квазиживой костюм, намереваясь не расставаться с ним до самой смерти, и с тех пор физиологически постарел не более чем на пару лет. Но некоторых процессов не может отменить даже биопластик.

Двадцать лет назад Люнеманн был блондином.

Теперь он сед.

Размышления Начальника прерывает мелодичный сигнал. Рихард вынужден разлепить веки. Он бросает взгляд на часы: ровно два пополудни, как он и распоряжался. Из сервис-центра. Можно пренебречь визуальной связью.

— Местер Люнеманн, — стерильная корректность интонаций напоминает голос компьютера, но Рихард знает, что с ним говорят лично. Не тот уровень. — Это Фирелли. Ваша яхта «Ирмгард» подготовлена к перелёту. Мы уже вывели её на площадку. По вашему указанию, зона пассажирских кораблей, альфа-сектор.

— Хорошо.

— Успешного перелёта, местер Люнеманн.

Рихард перегибается через подлокотник, чтобы глянуть на своего заместителя. Тот смотрит в окно. Насмешливо поводит правым ухом, теребя височную косу.

— Отсюда видно, — вполголоса произносит ррит. — Похоже, проверка уже закончена… Оцепление встало.

Несчастного местера Фирелли грызёт совесть. Свойство странное для человека, всю сознательную жизнь проведшего на Диком Порту, но он многим обязан Рихарду, а чувство долгов — не абстрактного долга, именно долгов, весьма вещественных — очень развито у корсаров. И вот он, главный мастер сервис-центра, которому доверяет свои корабли сам Начальник, вынужден сотрудничать с врагами не только лично Люнеманна, но и всего Порта… У Фирелли семья, его взяли на банальный шантаж. О том, что это известно Люнеманну в мельчайших деталях, он не знает. Жестоко, но так удобнее.

У Начальника Порта прекрасная, исключительно компетентная охрана, перекупить которую невозможно.

Ррит оборачивается к хозяину. Подходит ближе.

Если хорошим тоном считается не замечать наблюдения за конференц-залом, то на своём корабле Начальник этого терпеть не намерен. Все поставленные в сервис-центре «жучки» сняты.

— Завтра в одиннадцать, — повторяет Рихард, похлопывая по колену ладонью.

— Ты действительно хочешь лететь без охраны? — в который раз с неудовольствием спрашивает ррит. — Это опасно.

— Я полечу с охраной. Анастасия будет сопровождать меня.

— Она?!

Люнеманн усмехается.

— Если выражаться некорректно, то Чигракова — это подарок мне от Кхина. Лучший телохранитель. Не столько боевик, сколько документ. За подписью семитерранского триумвирата о том, что я их союзник…

Ррит недовольно встряхивает гривой, тяжёлые косы хлещут по плечам.

— Это дразнит Землю.

— Вот и хорошо.

— Р’иххард.

— Если мне нужен будет твой совет, я попрошу, — обрывает Люнеманн.

Ррит молча склоняет голову. Начальник Порта хмыкает и дружески касается плеча главы охраны.

— На сегодня ты свободен.

Тот недоволен; в жёлтых глазах тень тревоги. Недоволен, что посвящён в детали, но не знает общего замысла, встревожен тем, как неосмотрителен х’манк, какому риску готов подвергнуться ради осуществления своих планов… Забота ррит о хозяйской безопасности небескорыстна, но Рихарду это даже нравится. «Я знаю его двадцать лет, — думает он. — Я знаю, что означает каждый завиток чернения на его броне, каждая коса, каждый камень в браслетах…»

— До завтра, — на человеческий манер говорит первый заместитель. Сами ррит не здороваются и не прощаются, у них очень острое обоняние, и настолько простые понятия выражаются оттенками запахов, а не словами.

— Станешь следить? — добродушно усмехается Рихард.

— Если ты не прикажешь иначе.

— В одиннадцать будь на яхте. Я отдам кое-какие распоряжения.

Ррит кивает. Этот приказ его радует. Покидает зал он стремительно и бесшумно, точно золотой призрак.

Начальник Порта остаётся один.


…грива вздыбливается прежде, чем удаётся определить коснувшийся ноздрей запах. Лёгкое, почти приятное колотье течёт по спине вниз, заставляя мышцы встряхнуться. Под кожей вздуваются мускульные бугры, и когти вылетают из пальцев рук, потянувшихся к священным ножам.

Шорох.

Тени.

Тени могут не издавать звуков и скрыться с глаз, но не издавать запаха не способны. И запах этот, слабым облачком втекающий в ноздри воина, заставляет его ощутить нечто, близкое чувству жалости.

Слабы, больны и бесстрашны.

Первый нож мечет ещё не он сам — отточенный рефлекс, заставивший выгнуться, сделать кувырок назад, запачкавшись пылью, и ещё один в высоком прыжке, пока три сияющих лезвия, тёплых от ненависти, проносятся мимо, чтобы бессильно, но грозно прозвенеть, падая.

Враг оседает на колени, мутными глазами встречая холодный золотой прищур атакованного. Нож потерян, но не впустую — чужие руки цепенеющими от боли пальцами обхватывают рукоятку — лезвие глубоко ушло в плоть.

В левое сердце.

Воин резко падает и откатывается, предоставляя второму из промахнувшихся реветь от ярости. Теперь у него один нож, об этом нельзя забывать. Выдернуть лезвие из чужого тела? — не успеть, есть риск получить от раненого удар когтями, левое сердце не главное: не смертельная, пусть и тяжёлая, рана.

…уклон, нырок и — назад, разводя руки в крылатом ударе, любимом приёме наставника — тому выпало погибнуть, так не вкусив вражеской крови — в горло когтями, выпущенными до предела. Мгновение кажется, что сейчас останешься без когтей, но тяжёлое тело врага, падая, становится тушей. Даже величайшему из бойцов не драться с разорванной шеей.

Прыжок.

Отсюда, с гремящей гаражной крыши, можно посмотреть и задуматься. Противников трое. Тому, что ближе всех, потребуется не меньше секунды для нападения.

Забудь, забудь, что это твои братья, что людей во вселенной не более миллиона, что над головой солнце чужого мира. Пятеро на одного — стало быть, радуйся, воин, ибо тебя признают вождём ревнители древней чести.

«Я не хотел. Видит небо, я не хотел. Я не дразнил их».

Ещё прыжок, вперёд, с расчётом на сшибку, и встретившись в воздухе, визжа и рыча, переплетённые тела падают вниз. Вернее, визжит нападавший, пока воин вкушает его кровь, молча сжимая клыки на горле.

Двое.

Тот, с ножом в сердце, по-прежнему, стоя на коленях, смотрит. Взгляд мутен, но в нём не только боль и ожесточение.

Воин небрежно прядает ушами, выпрямляясь. Звенят серьги. Двое оставшихся припадают к земле, глухо рыча. Им недостаточно доказательств. Возможно, так; но, возможно, почётная смерть в бою желанна их истерзанным душам…

Добрую тысячу лет будущего вождя предупреждали о нападении. Порой ритуал проводили его же сторонники, и тогда достаточно было лёгкой раны, даже царапины от когтя, чтобы нападающий свидетельствовал о мощи вождя — словами, а не собственной смертью.

Но это не ритуал.

Это попытка убить — так, чтобы даже твои друзья почтительно склонили головы перед твоими врагами.

Неудачная попытка.

Воин поднимает с земли чужой нож. Оскаливается. Его волосы заплетены в косы, и кос этих больше, чем у любого из атакующих, мёртвого или живого.

Тот из противников, что крупнее, прыгает — по-звериному, из упора на четыре конечности. Он выше атакуемого едва ли не на две головы, но воин без малейшего сомнения выбрасывает вперёд руки с ножами — и подымает врага в воздух, насаженного на клинки. Издаёт торжествующий клич, глядя в глаза оставшемуся.

И последний прижимает уши, свидетельствуя, что узрел мощь.


— Л’тхарна аххар Суриши аи Р’харта! — провозглашает Эскши аххар Кьинши аи Р’хашйа, примурлыкивая от удовольствия. — Ймерхаиррит! Ар-ха!

Цмайши рычит, тихо и страшно, без осмысленных слов, и показывает собравшимся широкую спину, пересечённую нитями костяных бус. Л’тхарна, резко выдохнув, отшвыривает ещё живого противника и ударяет взглядом в затылок уходящей — главы женщин, великой старейшины. «Она, сестра моего отца, ненавидит меня».

Цмайши медлит.

Эскши отвечает старухе рычанием, куда более звонким и грозным. Наглым. Скалится во всю пасть, скорее в насмешку, чем в угрозу, и солнце блещет на её молодых клыках.

Старейшина оборачивается.

Л’тхарна стоит, застывший как изваяние, обоняя жгучий аромат крови и страха. Смотрит на соперничество женщин. Не воину вмешиваться в это. «Эскши, мать моего выводка, верю твоей мудрой дерзости». Кровь с ножа капает в пыль. Чужой клинок давно брошен. С плеча к запястью бежит ручеёк крови. Л’тхарна удивляется, что не чувствует раны, и через мгновение понимает: волосы тяжелы от влаги жизни врага.

— Ймерх-аи! — говорит Суриши, мать, негромко и хрипло.

«Великий отец».

И Л’тхарну сотрясает дрожь.


Он обводит взглядом место битвы — полу-дорогу, полу-пустырь между домами кланов. Что за тень застила глаза? Казалось, нет никого, кроме врагов… Да здесь не меньше двух сотен человек, и четверть из них — женщины. И пятеро женщин — из совета.

«Они думали посрамить меня и разнести весть об этом».

Эскши беззвучно смеётся. Д’йирхва, «второе лезвие», припав на четвереньки, скалится одобрительно. Мать и сестра сидят истуканами, но мать произнесла именование, и значит, всё же решилась пойти против великой старейшины.

Л’тхарна двигается с места. Подойдя к коленопреклонённому М’рхенгле, он вырывает из его груди нож и перетекает за спину вечного ненавистника. За волосы, вздёрнуть голову, приложить лезвие к горлу, дав ощутить его холод…

— Резать? — мурлычет он.

Обоняние говорит, что у М’рхенглы вся кровь прилила к голове, он ничего не видит, и ноги с руками у него трясутся в такт вспоротому левому сердцу.

Пасть врага открывается, но горлом идёт кровь, и нельзя разобрать слов.

Л’тхарна выпрямляется и толкает М’рхенглу коленом. Тот мешком валится вперёд, в песок, и из-под тела начинает растекаться кроваво-чёрная лужа.

Не умрёт. Это только левое сердце.


Начать с того, что им не стоило вспоминать, кем был зачат во чреве Суриши выводок Л’тхарны. «Аи Р’харта!» Им не стоило вспоминать, потому что это свидетельствовало об ущербности их ума.

Сторонники древней чести. Ар-ха. Они находили великими воинами тех, кто обратился в пепел под бомбами х’манков, и тех, кого сожрали нукты, и прочих, обретших подобную смерть. Так много доблести, столь достойные судьбы.

В действительности у них была только Цмайши, старая, сама ставшая хитрой точно х’манк за все те годы, когда человеческая колония на Диком Порту существовала благодаря ей. Сестра Р’харты, которой, по слухам, побаивался когда-то сам грозный брат. Навряд ли юной она мечтала о таких заслугах, какие обрела после поражения, но она была одной из тех, кто поднимал человечество из праха.

Лишь ради того, чтобы сжечь последние силы в новой войне.

Древняя честь. Пора бы понять, что от неё остались лишь старые кости.

Тогда, за два дня до нападения, совет мужчин бушевал, а Л’тхарна сидел неподвижно, прикрыв глаза, и думал о Р’йиххарде. О том, долго бы длились споры, намерься Р’йиххард, могущественный х’манк, изменить слову, данному Л’тхарне. Изменить слову и вновь ввести патрулирование над колонией, вернуть орудия в гнёзда по периметру, отнять у людей индикарты… М’рхенгла, малоумный, у тебя есть индикарта? Она дана х’манком, ну же, избавься от такого позора!

— …тысячи поколений героев! — завершал тот свою речь, и Л’тхарна должен был отвечать.

— Что проку в славе твоих прадедов? — медленно сказал он тогда, глядя прямо перед собой. — Чего стоят теперь их победы? Где их добыча, где их оружие? Обращены в прах — и это лучшая из судеб. Что до худшей… знаешь, что есть у х’манков такое слово — «музей»?

— Ты знаешь все х’манковские слова, без сомнения, — плюнул М’рхенгла. — Как же иначе ты поймёшь, что тебе велят? Х’манк будет недоволен таким глупым человеком. Л’тхарна аи Р’харта! Вспомни о нём, о твоём отце! Он любил х’манков, о да, за их кости, белые и гладкие!

Зрачки сына Р’харты стали двумя вертикальными чертами в море кипящего золота. Он резко выпустил когти и снова втянул, но в прочем остался невозмутим.

— Мой отец носил украшения из костей х’манков, — тяжело проговорил Л’тхарна. — Он доблестно проиграл войну, торжественно погиб и с честью погубил человечество, положив конец нашей власти в Галактике. Я не намерен уподобляться моему отцу.

— Кому же ты желаешь уподобиться? — насмешливо спросил М’рхенгла.

— А ты не заботься об этом, — низко прорычал Л’тхарна. — Не заботься. Достаточно, что я позабочусь о мясе для женщин и для детей. Я позабочусь о мясе и стали, о малоумный, и о спокойном небе, и о многих вещах, которые не вместятся в твой разум. В моих мыслях х’манки и люди, Хманкан и Кадара, а в твоих только груда старых костей, из которых ни одну ты не добыл сам.

М’рхенгла зарычал, обнажив клыки и подавшись вперёд.


«Теперь у него только два сердца».

— Двадцать девять, о клинок в моих ножнах, их двадцать девять, — урчит Д’йирхва, переплетая волосы Л’тхарны в соответствии с числом его почётных побед.

— Ты заслуживаешь любого почёта! — с наслаждением говорит Эскши.

Л’тхарна бы не отказался сейчас посмотреть на своих детей. Но в этом Эскши, увы, предпочитала следовать древним правилам. До инициации имени отца им не знать. Тем более теперь, когда он стал вождём не только на деле, но и на словах.

Д’йирхва заканчивает и сгребает его косы в горсть. Л’тхарна коротко взрыкивает, ноздри его нервно дрожат: собственные волосы неприятно пахнут чужой кровью. Он бы с удовольствием вымылся, но переплести косы следовало до того.

— Кровавоволосый, — говорит Д’йирхва, легко проводя кончиками когтей по его плечу. — Теперь мы словно наши отцы, ибо твой был вождём, а мой — его «вторым лезвием». Можешь укусить меня, если прогневаешься, но ты и впрямь точно воин древности.

— Помнишь, как это сказала моя мать? — напоминает Л’тхарна. — Ты был тогда рядом.

— Помню.

— Она полагала меня гордым, как воин древности.

— Пусть о твоих достоинствах скажут те, кто ест у тебя из рук, — недовольно цедит Эскши.

— Сегодня я одержал победу над теми, кто воистину был подобен воинам древности.

Эскши презрительно фыркает и выпрямляется во весь рост. Она в полтора раза выше Л’тхарны, и пусть намного уступает в росте старейшинам, заставшим ещё времена процветания на родной Кадаре, но она не менее яростна, а в быстроте и ловкости никто не осмелится с ней состязаться.

— И ты заслуживаешь почёта! — грохочет она. — Д’йирхва! Уйди и дай мне искусать моего мужчину.

Д’йирхва смеётся.

— Никакого почёта, — отвечает Л’тхарна, глядя, как занавеси сходятся за соратником. — Я не видел выхода. Это не был честный поединок.

— Любой, кто видел, подтвердит!

— Эскши, мать моего выводка, вспомни, за пятнадцать лет ложилась ли ты спать голодной? Был ли день, в который ты не видела мяса? Знавала ли ты унижение?

— Нет, отец моего выводка. Я правильно выбрала отца для новых людей.

Л’тхарна фыркает и оскаливается. Встаёт, расхаживает по широкому и пустому покою. Эскши, сидя на четвереньках, следит за ним искрящимися зеленоватыми глазами.

— Я брал мясо с руки х’манка, ты знала это и ела.

— Все ели. Многие ли из них были бы живы сейчас, отказавшись?

— М’рхенгла отказался. И последний раз он ел досыта на Кадаре, тридцать лет назад. Он только кажется сильнее меня. Всё его нутро — сплошная болезнь.

— Зря ты его не убил.

— Слышу голос женщины, — Л’тхарна передёргивает ушами. — Это постыдно.

— Убить слабого?!

— Он ослабел, храня древнюю честь. Он смел. Меня превознесли как победителя, а я не заслуживаю такой славы.

— Зато теперь станут говорить, что ты мягок сердцем.

— Я слышал о себе и худшие вещи.

— И всё это — правда.

Л’тхарна останавливается, разворачивается к ней. Разлетаются косы, тяжёлые серьги глухо брякают. Эскши пригибает голову, встречая его взгляд, но на её губах нет и намёка на гневный оскал, лишь понимание и горечь. Сын Р’харты молчит.

— Люди научились лгать, — говорит женщина. — Хорошо лгать. Но такую ложь смог бы измыслить только х’манк.

— Ты молчала пятнадцать лет.

— Я каждый день ела мясо.

— Молчи и дальше.

И он уходит. Эскши долго смотрит ему в спину, а потом на занавеси, сомкнувшиеся за ней. Отец её выводка редкостно красив, в придачу ко всему прочему. У него волосы цвета артериальной крови, волосы сказочного убийцы. Второй мальчик приплода унаследовал их. Жаль, что не Уархши, девочка. Впрочем, этот ген может передаться потомству Уархши…

Разговоры о бесчестии ранят только мужчин. У Эскши свои, женские мысли. От легенд о Ш’райре до новейшей истории все, нарекаемые героями, ногами ходили по любой чести. Людей осталось так мало. Для женщины преступление — не продолжить в детях мудрость, доблесть и силу. Он великолепен, её мужчина, Л’тхарна аххар Суриши аи Р’харта.


Анастасия, Анастис Чигракова, ксенолог-дипломат, представитель Урала на Диком Порту, танцует. Ночной клуб из разряда «only for humans», в элитном районе, но не фешенебельный: завязывание знакомств с нужными людьми — это работа, а сейчас Анастис просто хочет повеселиться.

…он удивительно похож на неё саму, и первый взгляд притягивает именно этим. Не так уж часто встречаются светловолосые люди с чёрными глазами. Но если у неё голова всего лишь русая, то волосы парня цветом напоминают люнеманнову гриву. Белые. И брови того же цвета. Анастис оглядывает танцора с головы до ног, и у неё делается сладко во рту. Бывают же такие красавцы… Анастасия — боевик, и в мужчинах ей нравится нежность.

На миг яркий луч озаряет лицо — тонкое, эльфийское, ангельское, со странно знакомыми чертами, — и она встречает дочерна-синий взгляд из-под снежных ресниц…

Это похоже на сказку. На мечту девчонки-подростка. В полутьме, на дне океана отблесков, звуков, движений, в толчее брошенных условностей, в цветном, пока ещё не слишком пьяном тумане, под клубами дыма — от табака, тий-пай и акары, — в призрачном искусственном свете к тебе подходит истинный ангел.

«Смерти», — иронизирует Чигракова и чуть улыбается: скорее она сама может выступить в этой роли.

— Привет, — говорит она в ритме танца.

— Привет… — прекрасный юноша улыбается, и что-то внутри уже тает, сладко трепещет…

— Я Настя, — она чувствует себя школьницей на первой дискотеке. — А тебя как зовут?

Молчаливая, ласковая улыбка в ответ. Он поднимает руки над головой, сцепляет в замок — полы рубашки распахиваются, открывая сухощавое, гибкое, в меру накачанное тело. Серебряная гривна на шее. Подвеска сползла за плечо.

— Ты кто? — настороженно смеётся Анастис.

— Я синий птиц, — медленным полушёпотом, прорезающим грохот музыки, отвечает ангел, встряхивая белыми перьями волос, — приношу счастье…

— Ты к нему не лезь, — скучно замечает над ухом чей-то бас. — Не видишь, он упыханный в жопу?

Анастис подавляет желание врезать локтём в брюхо нависшему за её спиной бугаю, и одновременно в великом изумлении опознает голос.

— Шеверинский?!

— Ну, — грустно говорит Шеверинский, пока Чигракова новыми глазами смотрит на «ангела».

— Димка! — смех и разочарование, — я тебя не узнала. Богатым будешь. Ну вы даёте, люди. Мир тесен, а? Надо же было во всей галактике…

И вдруг она понимает, что Васильев не слышит её неловких шуток.

Он её даже не видит.

— Я же тебе сказал, он упыханный, — вздыхает Шеверинский и берёт её под локоть. — Пойдём, поговорим, что ли…

Анастасия послушно идёт.

— Вот сижу тут, — Шеверинский обводит рукой столик, угол с какой-то невнятной вазой, край барной стойки. Танцпол отсюда далеко, но хорошо виден. — Остохренело знаешь как? Даже поговорить не с кем.

— Как не с кем? — изумляется Анастис, садясь. — Вы же с Димкой так дружили всегда…

— Эта мразь жрёт водку, курит акару и устраивает фейерверки, — почти без гнева сообщает Шеверинский. — У него сердце не пашет, а он акару курит. Он себя загнать хочет.

Разрываясь между вопросами «а что с ним?» и «а вы двое куда смотрите?!», Анастасия чувствует, что большего изумления в неё просто не вместится. Она со школы помнит Димочку, тонкого-звонкого, умного и делового, самоуверенного, избалованного вниманием, вечно в компании амбала Шеверинского и серой мышки Ленки. На самом деле мозговым центром у этих троих всегда работал Шеверинский, при взгляде на которого не скажешь, что у него вообще есть какие-то мозги, но Васильев делал команде лицо, и лицо это было — спасайтесь, девушки.

— А где же ваша Ленка? — наконец, спрашивает Анастис.

— В отпуске.

— Как в отпуске? Вы здесь, а она в отпуске?!

— Её Алентипална отпустила, — тихо говорит Шеверинский. — Она замуж выходит.

И всё становится ясно.

— За Полетаева? — только уточняет Анастис.

— За него. Димыч совсем с катушек… того. Вот говорят, между прочим, что в хорошей тройке обязательно будет один придурок, так смотри, вон он, сволочь…

— Кто говорит?

— Алентипална.

— А у них троих кто придурок? Или они исключение?

— Борода у них придурок.

— С ума сошёл! — таращит глаза Чигракова.

— А что? Он просто очень умный. Просто нечеловечески умный мужик. А так, когда они моложе были, Батя ему каждую неделю рыло чистил… — уныло пожимает плечами Шеверинский. — Да и хрен с ними! Они счастливые люди…

Следующие полчаса Анастасия сидит и слушает Шеверинского. Потому что тому очень нужно, чтобы его выслушали. Потому что большому страшному человеку тяжело. Он горюет. Он жалуется на того, кто ему ближе брата, дороже друга, с кем ничего, ну ничегошеньки нельзя поделать — на рёхнутого Синего Птица.

— Так уведи его отсюда! — наконец, конструктивно предлагает Чигракова. — Запри, на цепь посади! Ты что, не можешь?

— Что я с ним сделаю?! — Шеверинский подскакивает на месте. — У тебя что, корректора никогда не было? Иди, подойди к нему, увидишь, что будет… Думаешь, чего я тут сижу? — с внезапной тоской спрашивает он. — Думаешь, я слежу, чтоб его никто не обидел? Я слежу, чтоб он никого не обидел! Я раньше не сидел. Не люблю я такие места. Один только раз пришёл посмотреть, где это он ошивается. Смотрю, а он убивает…

— То есть как убивает?!

— Легко… Ты посмотри на него! — внезапно срывается Шеверинский. — На что он похож! Вихляется тут, обкуренный, расстёгнутый весь… К нему мужики клеятся! Бабы так прямо на танцполе готовы дать. А это парень, который любит единственную девчонку на свете. И до смерти будет её любить…

— Как убивает, Север? — очень тихо спрашивает Анастис, и кодовое имя заставляет Шеверинского вздрогнуть и понуриться.

— Он женщин ласково отодвигает, — отвечает гигант, выстукивая что-то пальцами на столешнице. — Ну, мигрень у неё сделается, зуб заболит. А мужиков он убивал. Раньше. А чем они виноваты? На нём же большими буквами написано: «Трахни меня»… Так вот, я пришёл первый раз, вижу, Димыч с каким-то парнем танцует. Думаю: ёлы-палы, неужели гей? Ну, с виду может, и похож, но он же так девок всегда любил. И Ленка, опять же… Я ж не понимал тогда, что он вообще ничего не видит. Ну вот.

Шеверинский бросает короткий взгляд туда, где медитативно покачивается закрывший глаза Синий Птиц. «Бедный Север», — думает Анастис.

— Вот, — косноязычно повторяет умнейший Север. — Тот его и поил, и акарой угощал. Потом целовать полез. А Димыч очнулся слегка, видимо, и давай своё.

— Что — своё?

— Я Синий Птиц, — размеренно, глядя в сторону, выговаривает Шеверинский, и мороз подирает по коже. — Приношу Счастье…

И замолкает.

— И чего?

— Тот чего-то залопотал в ответ… и вдруг его рвать начало. Аж скрутило. Димыч встал себе и пошёл в сортир брюки отчищать, а у того судороги. Пока сообразили, пока кто-то чего-то делать начал… в общем, помер мужик. Захлебнулся. Насмерть.

— Ни хрена себе… И сколько он так?

— Я его поймал, по морде дал, говорю — ты скольким уже смерть спел, падла? Молчи-ит… — Шеверинский ложится грудью на стол и утыкается лицом в скрещённые руки. Чигракова сидит и смотрит на него, чувствуя себя выбитой из колеи.

— К Бороде его надо, — в сердцах говорит она. — На кушеточку. Пусть полечит. Зря, что ли, великий душевед?

— А он только что от Бороды, — безнадёжно бросает Шеверинский. — Нас поэтому и послали сюда, без Ленки… Борода сказал, он нормальный. Просто ему очень плохо.

Анастис сутулится и смотрит в сторону Васильева. Почти со страхом.


У Начальника Порта есть небольшая, дорогостоящая, вполне достойная человека его положения слабость. Он интересуется яхтенным спортом. Разумеется, не водным, это слишком сложно и далеко от его основной деятельности.

Малые суда стали страстью Рихарда ещё во времена корсарства, когда интерес был во многом утилитарным. Он следит за новинками, хотя меняет яхты нечасто. Со времён «Элизы», последнего заатмосферника и последнего корабля, который участвовал в настоящем деле, сменилось четыре корабля. Рихард даёт им женские имена и помнит все. «Кримхильда», «Лотта», «Ева», и вот — «Ирмгард».

«Элиза» была верной боевой подругой, нетребовательной и надёжной. Рихард не смог убить её, распилив на металл. Старая шхуна по-прежнему на орбите планеты, спящая, но готовая проснуться и служить вновь. «Кримхильда» оказалась покорной смиренницей, — он пользовался ею, но так и не смог по-настоящему ощутить её. «Лотта», буйная возлюбленная, валькирия, едва не предала хозяина во время локальной войны между «Фанкаделик» и «Аткааласт», и Рихард поторопился избавиться от неё. «Ева» была горячей, но скучной, Люнеманн оставался с ней недолго. Начальника Порта принято благодарить за исполнение обязанностей, и когда Айлэнд подарил ему одну из двенадцати эксклюзивных яхт, сконструированных его инженерами по специальному заказу, дикарка «Ирмгард» быстро завоевала сердце Начальника Порта.

Произнесённое вслух «в одиннадцать» в действительности означает «девять тридцать». В одиннадцать явится Чигракова, а этот разговор не для неё. Рихард, прикрыв глаза, полулежит в низком кресле; он кажется дремлющим, но Л’тхарна знает, что мозг его работает сейчас на полную мощность. Салон освещён лишь несколькими бра. Голографический экран висит над стеклянной столешницей, отражаясь в ней и в фарфоре кофейной чашки перед Люнеманном. На экране — документ. Приказ Начальника Порта.

Л’тхарна сидит напротив Рихарда, механически царапая когтем браслет. Он не может не думать о том, насколько рискован этот приказ, и как тяжело будет его исполнять.

— Твоё доверие мне радостно, Р’йиххард, — неуверенно говорит вождь людей, — но всё же… Я мог бы вести «Ирмгард». Не покидать её.

— Я лечу на Терру-без-номера, — отвечает х’манк. — Это почти сердце Ареала человечества. Даже я не могу привезти тебя туда. И там, Л’тхарна, ты всё равно не мог бы меня защитить. А здесь — можешь.

— Как?

— Защищая мои интересы, — усмехается х’манк. — Ты единственный, в ком я совершенно уверен… А чем, кстати, вчера занималась Чигракова?

— Сейчас уже едет сюда, — отчитывается ррит, пропуская косы между пальцами. — Всё время провела в районе only for humans… Тамошней агентуре я не могу доверять вполне, камеры покрывают не всё пространство.

— Безразлично.

— Некоторое время гуляла по розничным рядам. Покупала украшения. Четыре раза предлагали подделки. Не взяла. Потом до трёх ночи танцевала в клубах. «Серебряный блюз», «Локус», под конец «Америка» при одноимённой гостинице. Там переночевала.

Рихард хмыкает. Однако, семитерранка выбирала недурные места. Интересно, сколько ей платит Урал? Перекупать её так же неразумно, как и пугать, но всё же…

— Кто она? — со скрытой тревогой спрашивает Л’тхарна. — Ты сказал, подарок…

Люнеманн смеётся.

— Анастис вообще девица не подарок, а в особенности — от Кхина. Триумвират не раздаривается своими особистами.

— Они следят за тобой.

— Конечно. Но пока наши цели совпадают, я спокойно могу доверить им свою безопасность.

«И они корректны», — про себя добавляет Рихард, отдавая уральцам дань. Прислать в качестве своего представителя и наблюдателя красавицу-эскортистку с их стороны очень любезно.

— Для меня будут особые указания? — вполголоса спрашивает Л’тхарна.

— Да. — Люнеманн отпивает кофе. — С Цоосцефтес до сих пор не было проблем. Следи, чтобы они и не возникли. Сделка по продаже северного завода не должна состояться. Покупатель — только прикрытие «Фанкаделик», а меня эта контора уже злит. По возможности поддерживай лаэкно, но не «Аткааласт», а «Атк-Таэр».

— Понимаю.

— Ничего особенного, — чуть улыбается Рихард. — Уверен, ты в курсе дел.

Ррит опускает лицо.

— Я не смею выпытывать твои мысли.

И впервые улыбка достигает глаз Начальника Порта.

— Всё будет хорошо.

В верхнем углу экрана открыто окно, в котором идёт запись внешней камеры. Чигракова, улыбающаяся и свежая, с туристической сумкой через плечо, идёт через взлётную площадку к «Ирмгард».

— Новый пассажир поднимается на борт, — чеканит компьютер яхты.

На несколько секунд Рихард задумывается о том, откуда у его кораблей берутся характеры. Почему стандартные интонации бортовых компьютеров даже при полной идентичности тембров нельзя спутать. Конечно, на машинах стоит блокировка, спонтанное возникновение искусственного интеллекта невозможно, но вдруг — лазейка?

Л’тхарна встаёт.

Рихард тоже готовится встать, ища глазами золотые кудри семитерранки или её блестящий пояс.

— Новый пассажир поднимается на борт, — зачем-то повторяет «Ирмгард».

И, опередив Анастасию, пред очи Люнеманна является ещё одно действующее лицо. Вернее, врывается, оглашая каюту в изрядной мере напускной злостью:

— Достали меня уже твои твари! Какого хрена?! Там они, здесь они… они уже у меня индикарту требуют! — взвывает лицо. — У меня! Ты мне вот что скажи — какого хрена у меня там до сих пор написано, что я Кнехт? Какой я, к чёртовой бабушке, Кнехт? Я, слава яйцам, пока ещё Люнеманн!

Рихард, облокотившись о стол, пристроив чисто выбритый подбородок на сплетённые пальцы, добродушно щурится в его сторону.

В проёме поднимается Чигракова, слегка ошарашенная таким поворотом дел. Рихард ловит её взгляд и ободрительно подмигивает.

— Разрешите представить, милая местра, — флегматично говорит Начальник Порта. — Местер Гуго, мой младший брат. Гуго, местра Анастис.

— И здесь эта морда?! — гневно орёт Гуго в ответ.

Выражение лица Анастасии не поддаётся описанию.

Люнеманн-старший едва сдерживает смех: братец, рассвирепев и, невзирая на раннюю пору, уже слегка выпив, не слушает Рихарда и не замечает девушки у себя за спиной.

— Не волнуйтесь, местра Чигракова, — бархатным голосом объясняет Л’тхарна, глумливо наставив уши торчком, — это мне.

— Блевать меня тянет от твоей хари!

Л’тхарна невозмутимо приподнимает верхнюю губу, демонстрируя клыки.

— Мы с ним как двуликий Янус, — куртуазно объясняет Рихард Анастасии. — Люнеманн ксенофильствующий и Люнеманн ксенофобствующий…

Гуго бурчит что-то про двуликий анус.

— Фу, Гуго, — говорит старший брат. — Здесь дама!

Родственник уставляется на него исподлобья.

Правый глаз буяна изжелта-сер и многоопытен, а левый светится чистой младенческой синевой. Это неспроста: лет тридцать назад левый глаз Гуго Люнеманна был утрачен последним при героических обстоятельствах, и вот чудотворцы Седьмой Терры вырастили его заново.

— Глаз видит? — заботливо спрашивает старший брат.

— Искусственный лучше видел.

— Ещё бы, — хмыкает Рихард. — Там-то была наводка на резкость…

— Собачье дерьмо!

— Если не нравится, могу выбить, — по-братски предлагает корсар.

Гуго заходится хохотом.

— Мало мне своих нкхва, ещё и у тебя юморок! — и внезапно делается смертельно серьёзен.

— Рихард! — хмуро говорит он. — Объясни мне вот что. Я прилетаю весь в мыле. У меня есть что тебе сказать и это серьёзно. Я прилетаю и узнаю, что ты уже месяц, оказывается, планируешь сегодня отбыть! А я об этом ни сном, ни духом!

Начальник Порта обречённо закрывает глаза. Братья Люнеманны всегда работали раздельно. Мало кому могло прийти в голову, что джентльмен Рихард Ариец и бандит Одноглазый Гу состоят в близком родстве. Иногда это оказывалось полезно… но почти всегда — неприятно.

Сейчас — в особенности.

— Гуго, — сухо спрашивает местер Люнеманн, — а почему я должен тебе докладывать?

«Почему ты не сподобился явиться хоть на пять минут раньше? — таится за этой сухостью. — Сколько раз мне повторить, что разговаривать сейчас нельзя? Здесь женщина, посмотри на неё, вспомни, что я не вожу с собой шлюх!»

Но Гуго корсар из корсаров. И закончит как истый корсар — спившись…

— А почему я всегда думаю о твоей выгоде, Рихард? — ярится он. — А тебе на меня срать?

— Гуго, разуй глаза, коли теперь уж их у тебя две штуки. Здесь дама.

— Да посрать мне на твою девку!

Чигракова усмехается. Она понимает, что Начальника злит не грубость брата, и даже не то, в каком свете перед ней выставляет Рихарда дикарь Гуго.

— Дерьмо, дерьмо! — вдруг шипит Гуго и начинает ожесточённо тереть синий глаз. — Эта сволочь ещё и чешется, как… дерьмо!

Рихард вздыхает.

— Вы наверняка забыли про капли, местер Гуго, — мягко встревает из угла Анастасия.

— Гуго, ты привёз с Урала капли?

— Какие, к дьяволу, капли?! Водку я оттуда привёз, — рявкает Гуго, продолжая страдать. — У меня полный корабль русской водки!

— Болван.

Так же внезапно Гуго прекращает шуметь и дёргаться. Складывает руки на коленях. Разные глаза часто смаргивают, и вид у свирепого пирата почти испуганный.

— Рих, — шёпотом говорит он. — Я уже неделю… не могу. Я не алкоголик, ты же знаешь. Ну… пока не алкоголик. Но это точно. Я не могу. Спать не могу, есть не могу. Мне страшно…

— Delirium tremens, — сталь звенит в голосе Рихарда, но мысль: «Только этого не хватало…» — проносится, полная почти отеческой грусти.

— Я же сказал, я не алкоголик! — взвизгивает Гуго. — Эти суки промыли мне мозги!!

«Было бы что промывать», — отчётливо, хором думают Рихард и Анастис.

— Ты бы видел его бороду! — свистящим шёпотом выговаривает Гуго, ёжась. — Он чёрт, Рих, говорю тебе, чёрт! Я лежу под лампой в фиксаторах, а он ходит! Ходит!

— И смотрит? — ледяным голосом уточняет Рихард.

— Ну.

— Так ты, значит, закупил водки?

— «Белый Кремль», строго для внутреннего потребления, — гордо докладывает Люнеманн-младший. — Алмаз жидкий! Рихард! Я её не пил! Он знал, что я Люнеманн! Борода!

— Прямо так и сказал — «я, Гуго, знаю, что ты Люнеманн»?

— А вы не местера Ценковича имеете в виду? — снова улыбчиво журчит из угла Анастасия.

— Ну да, — злобно косится Гуго. — Ценкович.

— Как вы догадались? — поднимает лицо Начальник Порта.

— Чисто случайно, — Чигракова пожимает плечами, на лице у неё написано, что ситуация стала ясна и незанимательна. — У местера Ценковича неповторимая борода. И он, как министр здравоохранения, вполне мог бывать в центре, где лечился ваш уважаемый брат, любезнейший местер Рихард. Элия Наумович обладает фантастической харизмой, и порой… — она неопределённо разводит руками, — может показаться странным.

«…его спьяну перепугаться можно», — сообщает выгнутая бровь особистки. Люнеманн-старший убирает за ухо прядь волос, подтягивает к себе листок одноразовой электронной бумаги, перекидывает на него документ с зкрана. «Однако, — думает Рихард, — плотно же они за меня взялись». Он слегка ошарашен. Братцем Гуго интересовался один из членов семитерранского триумвирата.

— Хорошо, — резюмирует он, обменявшись с Л’тхарной скользящим взглядом, — надеюсь, я уделил тебе достаточно внимания, Гуго. К твоему сведению, «Ирмгард» должна была подняться десять минут назад. Я всё понял. Не задерживай меня больше.

— Когда ты вернёшься?

— Не знаю. Если у тебя дело к Начальнику Порта, то моё кресло не пустует.

— В каком смысле? — буркает Гуго.

Рихард безмятежно допивает кофе.

— Я помогу вам решить возникшие проблемы, — урчит ррит. Пламенеющие глаза сужаются, зрачки сходятся в нить и словно истаивают в золотой лаве. Л’тхарна улыбается на х’манкский манер: обнажая лишь мелкие передние резцы, а не весь набор белых лезвий.

Рихард косится на Анастасию. Вид у той немного настороженный, но она явно любуется картиной.

Ррит красивы.

Люнеманн-младший оторопело таращит глаза.

Наконец, до него доходит.

— Ты его! — без голоса шипит Гуго, — его! Это… умордие! Оставляешь — в своём — кресле?!

— Гуго, — нежно отвечает Люнеманн-старший, — я люблю тебя, брат мой. Но если ты делом ли, словом, хоть мыслью помешаешь Л’тхарне работать, учти: я официально разрешил ему тебя убить.