"Федор Федорович Кнорре. Озерки" - читать интересную книгу автора

дребезжащие маленькие вагончики. Вдоль насыпи тянулись черные канавы, дым
от паровоза, медленно клубясь, оседал над гладью залитого водой болотца с
отраженными огнями семафора. Побежали навстречу огоньки, медленно подплыли
ярко освещенные окна вокзального ресторана: станция Озерки.
Она сошла на платформу среди гуляющей публики, встречающей от нечего
делать вечерние поезда. За вокзалом сразу стало тихо. Над озером висел
легкий туман. Теплый свет керосиновых ламп с абажурами освещал задернутые
занавески, на которые падали движущиеся тени. Цветные стекла террас, точно
волшебный фонарь, светились сквозь сиреневые кусты дачного палисадника, а
на втором этаже богатой дачи с островерхой башенкой за распахнутыми
освещенными окнами гремел рояль, и в темноте под деревьями женский голос,
заливаясь, смеялся на бегу.
Весна была еще в самом начале, прохладная, светлая и сырая, впереди у
всех было еще целое лето.
"Это лучшее время - еще не лето, но только обещание лета, - думала
Вера, - ожидание его. И все, в который раз уже, ждут чего-то необыкновенно
радостного, чего не было в прошлые годы, когда они тоже ждали
необыкновенного, а было все тоже, что всегда: суматошные сборы к переезду
на дачу, купание, сидение с удочкой, букеты полевых цветов на столе,
катание на лодках, собирание черники в плетеные корзиночки, прогулки в
сосновую рощу, по вечерам преферанс на свежем воздухе и опять сборы к
переезду обратно в город.
И я чего-то жду от наступающего лета, надеюсь на что-то, а осенью надо
будет собираться куда-нибудь в провинцию, если, дай бог, сезон пройдет с
"успехом" и куда-нибудь пригласят".
Отворив калитку, она обошла по дорожке клумбу с анютиными глазками и
резедой и поднялась на четыре ступеньки террасы. Сиреневые кусты по обе
стороны крыльца своими ветками загораживали дверь, и, отводя их рукой от
лица, чтобы войти, Вера подумала, что надо бы попросить хозяйку их
подрезать.
На террасе потухший, сонно ворчавший самовар ждал ее на столе.
Горшочек с простоквашей, прикрытый блюдечком, стоял около сахарницы. На
полочке у печки горел мамин голубой ночник. Постель была узкая и скрипучая,
настоящая дачная, и простыни сыроватые. И когда она легла, ей стали видны
неяркие в светлом небе звезды над темной крышей сарая. Где-то вдалеке
собака лаяла, на минуту замолкала и снова принималась лаять, и Вере стало
казаться, что кругом пустыня, нет ни живой души, только она и эта тоскливо
кого-то зовущая, бесцельно лающая собака, которой никто не откликается, и
она заплакала от одиночества и знакомого страха перед этой пустыней,
представившейся ей.
На другое утро она, выйдя из калитки, прошла весело освещенным косыми
прожекторами солнца редким леском до железнодорожной насыпи, перешла через
рельсы. Вдалеке, за огородами, на лугах трава серебрилась, седая от
утренней росы. По извилистой, пересеченной узловатыми корнями тропинке,
протоптанной в зарослях брусничных кустиков, она вышла на широкую аллею, в
конце которой во всем своем щелястом, дощатом убожестве, похожий на
гигантский сарай для слонов, возвышался театр.
Крупными танцующими буквами, украшенными гигантскими восклицательными
знаками, сообщалось публике, что будут представлены пьесы "Флирт", "И ночь,
и луна, и любовь", "Под душистою веткой сирени".