"Федор Федорович Кнорре. Ложь" - читать интересную книгу автора

вверх отцу в лицо, он раздельно выговорил:
- Я с тобой не поеду!
Это было так нелепо, что все замолчали, а мать слегка ахнула.
- Лева, мальчик, опомнись!..
Совершенно не зная еще, что будет делать, Лева повернулся и быстро
пошел к выходу.
- Лева!.. Левка, кому я говорю! - кричал ему вслед отец, но в его
голосе было больше растерянности, чем угрозы. Наконец он кинулся сам следом
за Левкой и, догнав его уже у выхода на площадь и начиная злиться, грубо
схватил его за руку. - Что с тобой случилось? Сейчас же говори.
Левка рванулся из его рук, но не смог вырваться и крикнул отцу:
- Потому что не надо... потому что лгать... лгать не надо!
Пассажиры оборачивались на них, и Лева сам не знал, куда и зачем он
рвется, потому что все время понимал, что идти ему совершенно некуда и
ехать все равно придется. Сцена получилась безобразная, и по лицу отца Лева
вдруг ясно увидел: тот что-то понял, где-то мелькнуло в глазах у него
неясное сознание, что не в одном Полкане дело, что в его отношениях с сыном
случилось нечто гораздо более важное и непоправимое. И как раз в эту минуту
на привокзальной площади, на всем скаку вылетев из-за поворота, появился
Полкашка с длинным обрывком шнурка на ошейнике. Он мчался, опустив голову к
земле и не глядя по сторонам, так что увидел Леву и Ефима Ефимовича, только
совсем близко подбежав к крыльцу. С восторженным лаем облегчения он кинулся
на ступеньки, наступил на шнурок и беспомощно перекувырнулся, скатившись
вниз, но сейчас же снова как сумасшедший бросился вверх, точно вырывался из
волчьих зубов.
Лева присел на корточки, схватил его поперек живота в обнимку и
поднял, повторяя только: "Полкашка... Полкашка!.." - и прижимая его к себе
так, что у того выпучились глаза и натужился живот. И тут Лева вдруг
заревел вслух так, как не плакал еще ни разу с тех пор, как был маленький,
три года назад.
Странное дело: именно в этот момент Левин папа не только не
рассердился, но вдруг успокоился в одно мгновение и, как будто все так и
надо было, сказал:
- Ну вот видишь? Все хорошо... Ах ты, животное, животное!.. Что ты с
таким животным будешь делать? - и погладил Полкашкину усатую морду с далеко
высунутым языком и умильными глазами.
Так они и побежали все вместе через зал ожидания к платформе: отец
впереди, Полкашка на руках у Левы - с бессильно мотающимися лапами, с
длинным высунутым языком, которым он все пытался лизнуть Леву и готов был,
наверное, в эту счастливую минуту облизать весь свет...
Когда поезд далеко уже ушел от станции, за окнами вагона побежала
ровная степь и в глубокой синеве сумерек замелькали редкие огоньки,
Полкашка, измученный передрягами прошедшего дня, спал под столиком за
чемоданами, а Лева лежал, уткнувшись лбом в стену, покачиваясь на пружинах
дивана.
Отец пил чай, долго мешая ложечкой, шуршал пергаментной бумагой,
чавкал и что-то говорил маме. Потом сказал: "Левка, не спишь? Хочешь курицы
кусочек?"
Лева слышал, но не ответил, ему не хотелось разговаривать с отцом. Ему
и стыдно было за свою вспышку. И жалко отца за то, что тот, кажется, почти