"Федор Федорович Кнорре. Ложь" - читать интересную книгу автора

никто не подметал, и пахло свежим деревом от упаковочных ящиков, Лева,
слонявшийся как чужой по опустевшим комнатам, улучил момент, подманил
строптивого Кузьку и, разом схватив его обеими руками, с силой сунул себе
под полу куртки.
Кузька клевался и скреб лапами, а Лева изо всех сил придавливал его
локтем, у всех на виду неторопливой походкой проходя через двор.
- Сиди тихо, дурак!.. - шептал он сквозь зубы. - Тихо, тебе говорят!
Его же, дурака, спасают, а он дрыгается...
Сенька и Юрка дожидались на улице. Все втроем они побежали к Вальке
Конькову. Ребята то и дело по дороге заглядывали Леве под полу, не задохся
ли петух. Кузька был жив и полон сил настолько, что, едва ему приоткрывали
голову, начинал брыкаться и старался клюнуть кого-нибудь в руку.
Валька, хмурый парень лет двенадцати, самый старший из всей компании,
отворил им калитку. "Принесли?" - спросил он коротко и, привязав Кузьку за
ногу, пустил в дровяной сарай.
Было условлено, что он продержит его у себя до отъезда Подрезовых из
города, а потом отнесет вдове Мелентьихе и скажет, что Ефим Ефимыч, уезжая,
оставил ей в подарок петуха. Отнести раньше было рискованно: Мeлентьиха
могла, чего доброго, прийти благодарить, и получился бы конфуз.
Когда наступил самый отъезд, Лева уже не грустил, не думал, не
чувствовал ничего. Он был ошеломлен, целиком подавлен суматохой,
происходившей во дворе и в доме. На грузовик навалили ящики с багажом. Отец
нервным голосом кричал по телефону из пустой комнаты насчет легковой
машины. Пять кур, зажаренных на дорогу, не успели остынуть и проветривались
на подоконнике, прежде чем быть завернутыми в бумагу. Было странно, что дом
весь стоит пустой, а кухня жарко натоплена и там пахнет жареным, как будто
сейчас придут гости и все сядут обедать.
Чувствуя себя никому не нужным человеком, Лева, давным-давно одетый,
застегнутый на все пуговицы и в калошах, несмотря на то что было сухо,
стоял в сторонке, наблюдая за укладкой вещей на машину.
Он сам тщательно привязал Полкашке красивый новый шнурок к ошейнику, и
тот сидел, присмиревший, у самых его ног, с напряженным вниманием поводя
смышленой мордой, следя за тем, как чужие люди растаскивают охраняемый им
дом.
Изредка он начинал скулить, заглядывал Леве в глаза и теребил его
лапами: дескать, что ж мы тут сидим? Давай что-нибудь делать! Хоть полаем,
попугаем этих, которые вломились в наш дом. Лева его поглаживал, и
Полкашка, понимая, что надо все это перетерпеть, переминался, вздыхал и
снова усаживался на место, стараясь не скулить вслух.
О Леве, кажется, совсем позабыли, а грузовик уже готовился уезжать на
станцию. Наконец Лева подошел поближе и спросил:
- Папа, можно нам с Полканом поехать на грузовике?
Отец, возбужденный, вспотевший от криков: "Заноси, заноси!", "На попа
его ставь!", "Этого не кантуй, ребята!" - причем Лева отлично видел, что и
без отцовских криков все заносят, где надо, и "ставят на попа", и не думают
кантовать, - отец заметил наконец Леву, подумал и сказал:
- Правильно, поезжай, будешь там за вещами приглядывать... А куда ты
Полкана тащишь? Привяжи его здесь.
- Я без Полкана не поеду! - сказал Лева тихо, чувствуя, что у него
замирает под ложечкой.