"Федор Федорович Кнорре. Орехов" - читать интересную книгу автора

всего так не хватало, девочка была совсем крошка и слабая, и соседки все
вздыхали, на нее глядя, и... ужасные вещи говорили. И я отлично понимала,
что это подло, стыдилась, мучилась и месяц за месяцем все-таки брала ваши
деньги, и не только брала, я ждала, жадно ждала дня, когда они придут, и
радовалась, получая. А в плохую минуту еще написала, попросила денег, я так
и думала, что вы теперь совсем обидитесь на меня.
Она вдруг подняла голову, чутко обернулась, вся насторожившись:
девочка пробормотала что-то, постанывая во сне. Валя слушала с полуоткрытым
ртом, - так, наверное, вслушивается, замерев, расшифровывая звук,
какой-нибудь звереныш, чья жизнь зависит от правильной разгадки причины
звука.
Кажется, она не разгадала до конца: неслышными шагами подошла,
подбежала к кровати, мягко присела на край, округлым легким движением
приподняла полог, гибко, легко изогнувшись, нырнула под него и исчезла,
точно ушла, и Орехов остался один, чувствуя себя ненужным и лишним в
комнате.
Он подождал немного и, подобрав со стула пальто, стал натягивать его в
рукава. Пускай думает, что хочет, все лучше, чем объяснять. Денег у него в
кармане было так мало, что давать просто стыдно, а вспоминать, куда они
девались, - еще стыднее.
- Я пошел, - сказал он, - дождь вроде поменьше.
Валя тихо высвободилась из-под полога и встала.
- У вас гостиница? - спросила она, не удерживая.
- У меня? - он даже усмехнулся. - А как бы ты думала?.. Ну, я пошел, -
ему нужно было поскорей уходить.
- Хорошо, - сказала она, тревожно глядя. - Я все-таки не совсем
поняла... Вы, значит, проездом?
- Да, да, конечно, - он спешил отговориться и уйти. - Это, ясное дело,
зависит от разных обстоятельств... Трудно сейчас сказать. Ну, до свиданья.
- До свиданья, - неуверенно, но послушно повторила она в раздумье и
долго стояла, глядя на закрывшуюся за ним дверь.
Он вышел под дождь, странно чувствуя себя: точно оглох. Все эти годы
воспоминание о Вале для него было полузабытой обидой, сознанием своей
правоты и превосходства, слегка брезгливой жалостью свысока. Все, связанное
с Валей, твердо было поставлено в разряд личных, неважных, второстепенных
вопросов, запутанных и неразрешимых вопросов, которым не было места в его
главной, важной и серьезной деловой жизни. Всему связанному с Валей давно
не было места в его доме. Где-то в глубоком подполье было отведено этому
место, но в этом подполье оно все-таки жило, не умерло, он это знал, точно
слышались оттуда снизу иногда какой-то робкий шорох, восклицания, смешок,
полузабытые слова, тотчас, к счастью, заглушаемые уверенным, бойким шумом
наверху...
И вот теперь, когда он медленно шагал под дождем обратно к вокзалу,
чтобы там переночевать, сидя на деревянном диване, он чувствовал себя
оглохшим, как будто целыми днями, долгие годы у него над ухом непрерывно
гудел, покрывая все звуки, протяжный, бесконечный гудок и сейчас этот
тягучий звук вдруг оборвался, и наступила такая оглушающая тишина, в
которой слышно, как падают капли и листья шевелятся и шуршат...
На вокзале он сел в угол, подняв воротник мокрого пальто, и закрыл
глаза, минутами задремывая и просыпаясь от шума вокзальной суеты при