"Федор Федорович Кнорре. Весенняя путевка" - читать интересную книгу автора

- Что рассказывать... нет!.. Вот уж я про Тюфякина почему-то
рассказал, будет.
- Вы ее, конечно, очень любите, я вижу, - сказал Артур, великодушно
пропустив "тоже".
Александр Иванович откинулся на спинку стула, запрокинул голову и,
прищурясь, уставился в потолок.
- Если меня, не дай бог, пригласят в комиссию... в том случае, коли
вдруг заведется такая комиссия, я предложу такой церемониал бракосочетания:
сперва целый день в музее, раз! День в больнице, потом детский сад, дом
престарелых, а затем уже Дворец бракосочетаний в большом зале планетария,
под звездным небом... А потом уже, пожалуйста, бал и хоть джаз. Пожалуйста,
мне это самому нравится. Очень хороший план; к сожалению, всеми принят
будет только последний пункт... А?..
Странным потом показалось им самим, почему и о чем они в тот вечер
говорили.
Разговор был очень долгий и все такой же бессвязный - то расклеивался,
то оживал, устремляясь в новом направлении, и все не кончался, наверно,
потому, что был какой-то общий для них обоих, более глубокий смысл за теми
случайными словами и мыслями, что сами собой всплывали на поверхность.


Через несколько дней ее можно будет навестить. Может быть, в субботу.
Или в будущий вторник. Ожидать у выхода Александра Ивановича больше не было
смысла. В субботу или во вторник к ней уже пустят посетителей. И эта мысль
была ужасна: он посетитель.
Он для нее посетитель! Александр Иванович - дедушка, родной, почти
отец, близкий, а он посетитель! Он и останется посетителем. Ну и плохое же
утешение, что сам виноват, негодяй. Ну уж, негодяй? А разве нет? Это в
романтических пьесах негодяи подливают зелья в кубок или нашептывают на ухо
какую-нибудь клевету, сеют дьявольские подозрения, и тогда сверкающий
кинжал вонзается в белоснежную грудь невинной красавицы.
А теперь человек только забывает снять телефонную трубку и повернуть
диск, пробирается в дом, чтоб хитро выманить какой-нибудь паспорт, кинжалы
не сверкают, а предательства и подлости у этого человека на совести ничуть
не меньше, чем у тех старинных негодяев.
Вот и оставайся теперь в посетителях. И она еще с тобой разговаривала,
бедная девочка, в страшные дни ожидания, что с ней там будет...
Мало-помалу, когда прежний бессильно гнетущий страх за самую ее жизнь
утих, он успокоился, стал думать трезво и понял, что ему-то надеяться не на
что! Он уже понять не мог того чувства, вроде чуть не самодовольства (какой
я все-таки приличный, отзывчивый парень), с каким он шел навестить ее в
первый раз в больнице. И она-то сразу именно это раскусила, позор какой!
И как теперь (в стихах, что ли?) он сумеет объяснить, да еще суконным
своим языком, не приспособленным к таким темам, что все у него изменилось,
убедить ее...
Да если и убедишь, что дальше? Ну, убедится, что он ее любит, и сам
убедится, что она-то его нисколько не любит. Ведь она почти прямо это ему
уже сказала.
Все равно метаться и ждать сил у него не было.
Тамара дежурила в этот день, но занята была где-то на третьем этаже, и