"Федор Федорович Кнорре. Хоботок и Ленора" - читать интересную книгу автора

подходил, стоял около нее и моргал, так как не знал наверняка, позволяется
ли тут разговаривать, и только пыхтел полушепотом: "Ну, ты поправляйся,
главное, выздоравливай поскорей", - как учила его говорить соседка, и мама,
чуть шевеля улыбающимися губами, тоже шепотом, чтоб сестра не услышала,
обещала постараться.
Папе из порта посылали сообщение, и Ленора ходила с ним даже по радио
разговаривать, но его корабль был в далеком рейсе и не мог быстро
вернуться. А больше про то время он ничего не мог вспомнить до самого того
дня, когда против калитки остановилась длинная белая машина, все двери в
доме стали растворять, маму закутали и запеленали в одеяла, двое
носильщиков накинули себе на плечи лямки, принесли на носилках маму в кухню
и поставили носилки на пол, потому что выходные двери оказались узкие и
шпингалеты не хотели отпираться.
Петька побежал доставать из ящика инструменты, на маму все перестали
обращать внимание, и она лежала запеленатая с руками посреди кухни и
улыбалась, наверное, ей тут было интересно, потому что она давно никуда не
выходила из своей комнаты и тут ей нравилось, она водила глазами по полкам
с бумажным кружевом, которое они сами вырезали, по начищенным кастрюлям и
столику с пахучей клеенкой в елочку.
Потом она стала смотреть в окно, за которым на этой же самой полочке
вертелись и вспархивали, взметая снежную пыльцу, шустрые синички. Только
когда стали громко стучать по железу молотком, отбивая шпингалеты, мама
устало прикрыла глаза, и тогда Хоботок подобрался поближе, ласково,
легонько потрогал пальцем ей щеку, как раз то место, где у нее делались
ямочки, когда она начинала улыбаться.
Она опять заулыбалась, и от ее веселых ямочек ему стало легче на душе,
а больше он ничего не мог придумать и только снова и снова нажимал пальцем
ямочку и ухмылялся от радости, глядя ей в лицо.
Дверь с треском отодрали от промерзшего порога, носильщики подняли
маму и, протискиваясь в узкую дверь, громыхая по ступенькам, вынесли на
мороз, во двор. Тогда они все трое - Хоботок, Ленора, Петька - выскочили
следом из дому и, проваливаясь в глубокий снег по бокам узкой траншейной
дорожки, расчищенной от крыльца до калитки, где стояла белая машина,
побежали, спотыкаясь, рядом, заглядывая маме в лицо, точно только в эту
минуту поняли, что ее сейчас увезут. И до самой последней минуты, когда
носилки уже стали вдвигать в приоткрытую заднюю дверцу машины, они все
видели ее живые глаза и веселые ямочки на щеках, потом дверца захлопнулась,
и Хоботок увидел, что на улице, через дорогу, толпятся и смотрят во все
глаза какие-то бабы о сумками, соседки или прохожие, и тут он взвыл и
заревел, и, не успела машина отъехать, он бросился бежать в дом и дома еще
ревел долго и безутешно: ему было жалко и стыдно за маму, что она среди
бела дня беспомощно лежала завернутая с руками, как в постели, на улице, а
чужие, закутанные бабы в теплых платках, с сумками толпились и глазели!
С того дня, как увезли маму в белой машине, они зажили с отцом,
капитаном Петром Петровичем, в отдельном своем домике, о котором мама долго
мечтала и где прожила только ползимы.
В больницу пускали только Ленору, как старшую, и она приносила от мамы
записки, неразборчиво написанные лежа, карандашом. Записки были всегда
смешные, и сбоку часто был пририсован какой-нибудь кривой человечек,
рисовать-то мама умела неважно, но узнать всегда было можно, кто нарисован: