"Павел Кочурин. Коммунист во Христе, Книга 1 " - читать интересную книгу автора

нее, то и сам очистишься.
И как бы давая Дмитрию Даниловичу очувствовать свой думный высказ, Яков
Фи-липпович поглядел на корявые корни сосны, под которой они сидели. Затих.
Они-то, кор-ни, знают - что в той земле, в которую они впились. Знают и о
тайне, какую им, пришед-шим сюда, надо разузнать. Сосны что-то Старику
Соколову тут же навеяли. Но как об этом другому узнать. Знаменья сосен
нельзя передать словами. Такое лишь очувствуется. Дмитрии Данилович и очуял
отклик сосен на взыв Старика Соколова. По его телу прошло легкое колотье и
дрожь, будто от озноба. Этим подан был и знак остережения, и ободре-ния.
Озерцо тоже взволновалось, колыхнулось в нем вода, зашевелилась сухая осока
у бе-рега. И отраженный в воде бугор с соснами заходил, словно его потрясли.
Булькнули ля-гушки, спрыгнув с берега.
- Чуют вот, Божьи твари, - сказал Яков Филиппович о лягушках. - Все тут
воли просит, устало от ига. И мы сами сотрясаемся, будто видения в воде.
Иго-то над нами сродни той темени, что тут таится. Ею мы и управляемся.
Грязное чистого боится, как и темень небесного света.
Старик Соколов, шевеля губами, сотворил молитву, перекрестился, сказав
вслух: "Да помилуй Бог". Притих, огладив бороду, словно бы омыв лицо
ладонями. А вот Дмит-рий Данилович не решился на молитву вслух, что-то
помешало ему и перекреститься, хо-тя желание такое и испытал... А чего бы в
воле-то не быть, кого тут-то стеречься. На памя-ти его отец Матвей освещал
поля, вся деревня от мала до велика шла за хоругвями и каж-дый крестился.
Нельзя было не перекреститься, заметят старшие и осудят. Коммунист во Христе
одолел искушение лукавого, а он вот еще не мог, время его не подошло. Он не
знал как тут отнестись к Старику Соколову, который не иначе как верой своей
сам оберег-ся от гибели и оберег в лютые годы многих. "Христом, нашим
Господом, ты, Филиппыч храним", - сказала о нем Марфа Ручейная, сама
претерпевшая всякие мучения... Нахлыну-ли разом разговоры Якова Филипповича
с отцом Дмитрия Даниловича, вернувшимся с принудиловки: "Как никак, а ты,
Игнатьич, в самое-то срамное время страшного худа из-жил. Мы с тобой вот
оставлены на своей земле, как Ной в ковчеге, чтобы жизнь рода сво-его длить.
Выжить-то сулено не строптивостью, а тихостью труда в правде и терпении". И
Старик Соколов, будто в продолжении раздумий Дмитрия Даниловича о тех
разговорах своих с отцом и Марфой Ручейной, поведал то, что держал в себе:
- Там, в отряде-то, я охранился. Домой воротясь, тоже под Богом ходил,
и щадим был. Военное не скидывал с себя. В полнолунье, как было речено
затылоглазником, вы-шел на Татаров бугор. Вот где с тобой сидим, тут и
встал. Глядел на лицо луны, а из воды озерца она меня зрила... Тихо жду,
стрехеа не было. Прошло дуновение поверху. Круг лу-ны встал над самой
высокой черемухой на круче за Шелекшей. Во глади озерца сосны на бугре, и
сама луна в небе, как под веером заходили. На середине водяная воронка
закру-тилась. Из нее вывинтилась черная фигура. Слова от нее изошли: "Я
стражник греха, про-буду окаянным до пришельца, уйду коли велят". Это все
внутрь меня безо всяких слов входило... Постояв и, осмелев, про себя
подумал: "Когда оно будет?.." И опять очувство-вал в себе: "После ухода
того, кому ты скажешь о мне, как ведено. А не скажешь, так ос-танусь тут". С
тем тень и опустилась в озерцо... Я ушел с бугра, будто ничего и не видел.
Дома лег спать и крепко заснул... Привиделся Игнатьич, отец твой. Идем с ним
по зеленое полю, он и упрашивает меня: "Мне и поведай, что тебе велено".
Потом очутились мы с ним на берегу возле дубков. Игнатьич и говорит: "Я