"Валентин Костылев. Питирим (Роман, Человек и боги - 1) [И]" - читать интересную книгу автора

- Да будут прокляты, - сказал парень, - убогие христолюбцы, угрозой
смертности истину проповедующие! Чего ради похваляешься? Чего?
Старец с жалостью взглянул на Софрона.
- Ах, сын мой! Не страшись страху тленного, но убойся ты огня
вечного. Вот что. Ох-ох-ох! "Блажени есте, егда поносят вас, и изженут, и
рекут всяк зол глагол на вы, лжуще мене ради... Радуйтеся и веселитеся,
яко мзда ваша многа на небесех".
Софрон отвернулся, не стал больше с ним разговаривать.
Было тихо, только в соседнем каземате уныло причитал, волнуясь на
цепи, приведенный в подземелье сегодня другой узник. Софрон хорошо его
знает. Тот же пристав шепнул: "Купец Овчинников".
Вместо отрадных вестей - огорчения. Сосед, старец Александр, -
упрямый блюститель "древлецерковного благочестия"; с ним и говорить не
хочется.
А другой, до него был, - еще хуже: колотил в дверь кулаком несколько
дней сряду, а когда к нему являлся пристав, умолял его:
- Веди меня перед судей, служивый, веди. Я болен - умереть могу, надо
покаяться.
- Не поведу без приказа, - отвечал пристав.
А потом он не стал стучать. Притих. Пристав пришел, посмотрел и
покачал головой: "умре". Позавчера его вынесли. Целые сутки Софрон провел
наедине с мертвецом.
И так за днями дни, безмолвные, бесцветные...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Очнулся ночью Софрон от неприятного ощущения. Крысы забегали в
подземелье. Грызуны осмелели, привыкли к закованным в кандалы людям. На
безволии и связанности человека построили они свое веселье. И Софрон
невольно приравнял их к князьям мира сего: боярам, чиновникам и попам.
Задавили они убогую крестьянскую Русь, закованную в цепи, а на ней, как
крысы, сидят и веселятся все эти подлые ловкачи. Вчера в подземелье попал
листок, а в нем приказ губернатора Ржевского: "От помещичьих людей и
крестьян доносы и изветы на господ своих не принимать и им верить не
должно, просители же так, как и сочинители, наказываются кнутом и
ссылаются в вечную работу".
Ночь бестелесна, пуста, как и тогда, когда его привели сюда. Так же
мертва в решетчатом окне колокольня; надворные постройки Духовного приказа
кажутся гробами на черном звездном небе; Млечный путь - осколками разбитой
веры. И с дуновением горней свежести, ровным, как дыхание, вливается в
жилы Софрона безмерная горечь: "Овчинников - отец Елизаветы! Безжалостный
ростовщик!" Не он ли разбил их счастье? Не захотел отдать дочь за
никонианца, а тем более за бедняка. А разве оба они не валялись у него в
ногах, и разве не укорял он его нищетою, Пономаревым родом, неравенством
сего брака? А теперь и он, так же как и Пономарев сын, сидит на соломе,
связанный цепями, поруганный, опозоренный.
И вспомнил Софрон стихи Горация:

О, если б презирать ты деньги был силен!..