"Павел Ефимович Кодочигов. На той войне " - читать интересную книгу автора

попрыгали на землю, последовал приказ развернуться по полному профилю. Пошли
в ход топоры, пилы, перебивая птичий гомон, зазвучали усталые голоса,
окрики, приказания. Настоянный на хвое воздух смешался с запахом карболки и
извести.
Первые развертывания и свертывания давались с трудом. Вначале даже
палатки падали, теперь, приловчившись, ставили их быстро и надежно, но
комбат Куропатенко все поторапливал, сам брался за дело, и не напрасно:
только установили палатки, приготовили перевязочные материалы и
инструменты - начали поступать раненые из Острова.
Как ни спешила дивизия, немцы успели занять город раньше. Пришлось
выбивать. И сделали это всего два батальона шестого танкового полка - не
ожидали немцы столь дерзкого нападения, прозевали атаку. Удержать же Остров
не удалось - не подоспела вовремя пехота. Снова убитые и раненые.
Побывавшие на финской "старожилы" глаз от изувеченных не отводили и
носы в сторону не отворачивали. Они и выправкой отличались, и умением
коротко и четко доложить, и отойти строевым. Особенно Филя Овчинников.
Темноволосый, с широко развернутыми плечами, он казался прирожденным
военным. Бессонные ночи, когда раненых прибывало особенно много и их надо
было принять, рассортировать, кого-то срочно направить в операционную,
других сначала вывести из шокового состояния, третьих накормить и напоить,
дать им выспаться, не отразились ни на его легкой походке, ни на густом
румянце на щеках. А Катя сдала. Темные волосы потеряли прежний блеск,
спутались. Живые карие глаза потускнели, нос и скулы заострились.
Катя выросла в деревне и не была белоручкой, и работа у нее была не из
легких - один фельдшер на семь деревень. Редкая ночь пройдет спокойно: то
заболеет кто, то позовут принимать роды, но находилось время и выспаться как
следует и себя привести в порядок, а тут сутками на ногах, в постоянном
напряжении.
Едва выдавалась свободная минута, убегала Катя в лес, чтобы ткнуться
там носом в траву, расслабиться, выветрить из себя запах операционной.
Головчинер заметил это - от него ничего не укрывалось, - буркнул:
- Нечего нос воротить. Не из института благородных девиц. Привыкайте.
Катя и пыталась привыкнуть, а не получалось. Душили запахи крови,
горелого мяса, хлорамина и эфира. Страдания раненых вызывали ответное
сострадание. И не понимала пока Катя, что эти сострадания и сопереживания
помогали глушить и забывать собственные невзгоды и тяготы, держаться, когда
казалось, что нет для этого никаких сил.
Чаще всего она работала с Головчинером на полостных операциях. Каждая
тянулась подолгу. Сначала неопределенное мычание хирурга - он вскрыл живот и
ищет ход осколка или пули, - затем удовлетворенное хмыканье - нашел,
выработал план операции, - потом отрывистые команды и грозный рык, если она
замешкается, не угадает его требование. Особенно раздражительным хирург
становился к вечеру и устраивал настоящий разнос, который обычно
заканчивался смущенным извинением:
- Вы на меня не сердитесь, Катя. Я привык работать с женой. Стоило
бровью пошевелить, и она знала, что мне нужно. Э, да что говорить? При таких
операциях и анестезиолог нужен, и ассистенты, а вы одна за всех крутитесь и
не успеваете, а у меня довольно паршивый характер, во время операции я
зверь, - благодушно признавался Головчинер и тут же взрывался:
- Но и вы хороши! Сегодня вместо кохера пеан мне подсунули! Как я им в