"Павел Ефимович Кодочигов. Здравствуй, Марта! " - читать интересную книгу автора

могилы жертв фашизма, и среди них могила Марты и ее товарищей.
В вечном карауле - сосны, со следами зарубцевавшихся ран от фашистских
пуль, и одна-единственная, неизвестно как сюда попавшая березка - немые
свидетели зверской расправы над патриотами.
В Мажейкяе тоже чтут подвиг Марты. Каждый год, в день рождения
пионерской организации, на ее могиле звучит торжественное обещание -
литовские мальчишки и девчонки дают клятву быть верными ленинцами.
Это тоже традиция.
Марта хотела быть учительницей. В сорок втором году она должна была
закончить факультет французского языка Первого Ленинградского
государственного педагогического института иностранных языков. Война
помешала этому. Ей не довелось прийти в свой класс, дать первый урок. Для
людей она осталась просто Мартой - ни в институте, ни в ее родной Николаевке
не успели привыкнуть к ее фамилии по мужу - Медонова, к ее отчеству -
Федоровна.


Пушки бьют по Новгороду

В первое лето войны над землей часто грохотали грозы, и небо
обрушивалось на людей потоками воды. "Это оттого, - говорили старики, - что
испоганили воздух, перемешали его бомбами да снарядами, пожарами да
взрывами". Может, и так, а может, просто такое грозовое лето пришло, но
только грохотало постоянно. Не всегда и поймешь, то ли это дальняя канонада
или бомбежка, то ли начало зарождающейся грозы.
На этот раз воздух застонал необычно от шума надрывно ноющих на высоких
нотах моторов. Притихшая, ко всему приготовившаяся Николаевка услышала его в
жаркий августовский полдень и содрогнулась: танки! Но из леса выползли не
танки, а немецкие тягачи. Они тащили за собой дальнобойные пушки.
То, что казалось невероятным несколько дней назад, еще вчера было
слухами, предположениями, стало действительностью. Никто не защищал
маленькую, рассыпанную отдельными хуторами деревушку, и немцы пришли в нее,
как к себе домой.
Эмилия Ермолаевна натужно, с хрипотцой, вздохнула и тяжело опустилась
на стул, устало положив на колени руки и непривычно согнув спину. Невысокого
роста, по-крестьянски плотная, она казалась сейчас Марте совсем маленькой.
Губы плотно сжаты, у рта залегли жесткие складки. Небольшие светлые глаза
смотрят в окно сосредоточенно и оценивающе, она будто взвешивает свои силы
перед новым свалившимся на семью испытанием, прикидывает, как лучше его
выдержать.
Марта знает, что мать просидит так долго и лучше не трогать ее, не
лезть с утешениями. Тугой горячий клубок подкатывает к горлу Марты - точно
так же мать сидела над гробиками дочерей Вильмы и Валентины, и потом - когда
похоронили единственного ее сына Виктора и пришли с кладбища в опустевший
дом...
Чувство досады, непоправимости случившегося охватывает Марту: в том,
что они задержались до прихода немцев, виновата только она. Надо было
бросать все и уходить, бежать, сразу же, как только она вернулась из
Ленинграда. Сколько раз мать начинала разговор об этом, а она все
отмахивалась.