"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

банкротств, запах грязи, цепей и лжи. Измаранные листки слипались, точно
взмокшие от страха. Заголовки кричали: _Эйзенхауэр осуществляет контроль
над Федеративной республикой, военный заем необходим, Аденауэр против
нейтрализации, конференция зашла в тупик, переселенцы бедствуют, миллионы
каторжников, Германия - мощный потенциал живой силы_. Иллюстрированные
журналы были наводнены воспоминаниями пилотов и полководцев, исповедями
тех, кто перестраивался на ходу, мемуарами мужественных и стойких, ни в
чем неповинных, захваченных врасплох и одураченных. Из мундиров,
украшенных дубовыми листьями и крестами, они свирепо глядели со стен
киосков. Чем они занимались теперь? Составляли объявления для газет или
вербовали армию? В небе ревели моторы - моторы других самолетов.


Эрцгерцога обряжали в мундир, его создавали. Орден сюда, ленту туда,
крест, сияющую звезду, арканы судьбы, оковы власти, блестящие эполеты,
серебряную портупею, золотое руно, орден Золотого руна, Toison d'or,
Aureum Vellus, шкуру агнца на жертвеннике, воздвигнутом во славу и честь
Спасителя, девы Марии и святого Андрея, равно как в поддержку и поощрение
христианской веры и святой церкви, во имя благонравия и пущей
добропорядочности. Александр потел. Его мутило. Жестяные побрякушки,
мишура с новогодней елки, расшитый воротник мундира - все это мешало ему,
давило. Костюмер возился у его ног. Он прикреплял к сапогам эрцгерцога
шпоры. Кто он такой, этот костюмер, рядом с высокими, начищенными до
блеска сапогами эрцгерцога? Муравей, ничтожнейший муравей. Электрический
свет, горевший в костюмерной, в этой сколоченной из досок каморке, которую
они не постыдились отвести для Александра, боролся с предрассветными
сумерками. Уже в которой раз такое утро! Лицо Александра под гримом
напоминало творожную массу, оно было как свернувшееся молоко. Коньяки и
вина и недоспанные часы бродили в крови Александра, источая отраву; от
боли разламывалась голова. Его привезли сюда на заре. Великанша еще лежала
в постели. Мессалина, его жена, похотливая кобыла, так ее называли в
барах. Александр любил свою жену; его супружеская жизнь казалась
прекрасной, когда он думал о своей любви к Мессалине. Она спала, лицо
опухшее, тушь на глазах размазана, веки будто после побоев, кожа в крупных
порах, с отливом как у легкового извозчика. Истощенное от запоя лицо.
Незаурядная личность! Александр преклонялся перед ней. Он преклонил
колена, нагнулся над спящей Горгоной, поцеловал ее в перекошенный рот, на
него дохнуло перегаром, который прорвался сквозь ее губы, напомнив запах
очищенного спирта. "Что такое? Уходишь? Оставь меня в покое! О, как мне
плохо!" Вот это ему и нравилось в ней. По пути в ванную он наступил на
разбитое стекло. На диване спала Альфредо, художница, маленькая,
растерзанная, впавшая в забытье, миловидная, на лице усталость и
разочарование, морщинки вокруг глаз. Она вызывала жалость. Альфредо была
забавна, когда она бодрствовала, она вся искрилась, как быстро горящий
факел, тараторила, ворковала, каламбурила остро, находчиво. Единственный
человек, который мог вызвать смех. С чем это сравнивали лесбиянок в
Мексике? Не то с оладьями, не то с кукурузными лепешками, в общем, с
высохшим, сплюснутым куском пирога. Точно он не помнил. Жаль! При случае
мог бы воспользоваться. В ванной была девушка, которую он вчера подцепил.
Она польстилась на его славу, на фальшивую его физиономию, известную всем