"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

впереди полка. Из труб и барабанов гремели марши. Звякали бубенчики. Выше
знамя. Выше руку. Выше ногу. Мышцы господина Беренда распирали сукно
тесного мундира. Парадная музыка на открытой эстраде. "Вольный стрелок"
под управлением капельмейстера. Повинуясь его вытянутой палочке,
романтическая музыка Карла Мариа Вебера, пианиссимо-приглушенная,
поднималась к вершинам деревьев. Подобно волнующемуся морю, то вздымалась,
то опускалась грудь фрау Беренд, сидевшей за кофейным столиком в саду
загородного ресторана. Ее руки в ажурных перчатках возлежали на скатерти в
пеструю шашечку. В этот миг искусства фрау Беренд чувствовала себя
приобщенной к кругу полковых дам. Лира и меч, Орфей и Марс заключили
братский союз. Жена майора любезно предложила ей отведать то, что принесла
с собой, слоеный пирог с джемом трех сортов, собственного изготовления,
отстоявшийся в духовке, пока майор сидел на лошади, отдавая приказы на
казарменном дворе. В поход, шагом марш, под россыпь барабанной дроби из
Волчьего логова. Неужели нас не могли оставить в покое? Фрау Беренд не
хотела войны. Война косила мужчин, как эпидемия. Гипсовая маска Бетховена
обводила тесную мансарду тусклым и строгим взглядом. Светлобородый Вагнер
в берете скорбно покачивался на кипе классических клавираусцугов, на
блекнущем наследии капельмейстера, который спутался с какой-то крашеной
бабой в одной из тех европейских стран, что фюрер поначалу занял, а после
оставил, и в бог весть каких кафе играл для негров и потаскушек
"По-бы-ваю-в-Ала-ба-ме".
Он не побывал в Алабаме. Не сумел улизнуть. Время беззакония миновало,
время, когда сообщалось: _группенфюрер СС - раввин в Палестине, парикмахер
- директор гинекологической клиники_. Аферистов выловили; они сидят теперь
за решеткой, отсиживают свои новые, слишком мягкие сроки наказания - все
эти бывшие лагерники, жертвы режима, дезертиры, жулики, торговавшие
дипломами. В Германии вновь появилось правосудие. Капельмейстер
расплачивается за мансарду, расплачивается за полено в печке, за молоко в
бутылке, за кофе в кофейнике. Расплачивается за алабамские грехи. Дань
благопристойности! А толку-то что? Цены растут, и опять приходится
отыскивать окольные пути, ведущие к жизненным благам. Фрау Беренд пила
кофе "Максуэл". Она покупала его у одного еврея. У еврея. Это темноволосые
люди, говорящие на ломаном немецком языке, люди чужеродные, нежелательные,
занесенные попутным ветром. Они с упреком смотрят на тебя своими
полыхающими темнотой, сотканными из мрака глазами, норовят заговорить о
газовых камерах, массовых могилах и казнях на рассвете, эти заимодавцы,
чудом уцелевшие, уцелеть-то они уцелели, а вот пристойного занятия найти
не могут: среди мусора и щебня разрушенных городов (за что нас бомбили?
Боже, за что такие удары? За какие такие грехи? Пятикомнатная квартира в
Вюрцбурге, дом на южном склоне, вид на город, вид на долину,
переливающийся огнями Майн, по утрам солнце на балконе, _дуче принимает
фюрера_. Ну за что?), в маленьких, наспех сколоченных будках, в фанерных
домиках, временно приспособленных под лавки, они продают все, что еще не
обложено пошлиной и налогом. "Они нам ничего не оставят, - сказала
лавочница, - они нас извести хотят". У лавочницы был особняк, в нем жили
американцы. Уже четыре года живут в конфискованном доме. Передают его друг
другу. Они спят в двухспальной кровати карельской березы, в спальне, где
все ее приданое. Они сидят в комнате, обставленной в старонемецком вкусе,
в рыцарских креслах, окруженные роскошью восьмидесятых годов, и, положив