"Вольфганг Кеппен. Голуби в траве" - читать интересную книгу автора

прекращается, пусты дома, улицы, безмолвен и пуст рынок, и только он,
единственный уцелевший, садится в одиноко стоящую на мостовой машину и
едет по мертвому городу. Декорации перенеслись из сна в действительность,
однако на этой сцене Филипп не появлялся. Страдал ли он, думая о погибших,
о мертвых жилищах и погребенных товарищах? Нет. Его чувства немели, как и
тогда, перед картинами, разыгранными местным женским союзом, представление
было каким-то неестественным, мрачным и отталкивающим, аллея Победы из
штукатурки, штампованные лавровые деревья, но прежде всего это было
скучно. И при этом время бешено неслось вперед, то самое время, которое
вдруг опять останавливалось и называлось Сегодня, этим мгновением, чуть ли
не в вечность сроком, и снова летело прочь время, стоило лишь взглянуть на
него как на сумму дней, как на чередование темноты и света, существующее
на нашей земле, оно походило на ветер, было чем-то и ничем, благодаря
людской хитрости оно стало измеримой величиной, но никто не смог бы
ответить, что именно измеряется, время обтекало кожу, производило человека
и мчалось, неуловимое и неудержимое. Откуда? Куда? А он, Филипп, вдобавок
находился вне этого течения времени, не то чтобы его выбросило из потока,
нет, с самого начала он был призван занять место, пожалуй даже почетное
место, ибо он должен был наблюдать за всем, что происходило, но парадокс
заключался в том, что у него кружилась голова и что он ничего не видел, в
лучшем случае ему удавалось разглядеть, как набегают валы, в которых,
словно сигналы, вспыхивают отдельные даты, символические знаки, уже
утратившие естественность, искусственные бакены, хитростью закрепленные в
пучине времени, указатель людского рода, покачивающийся на неукрощенных
волнах, лишь изредка море стихало, и тогда из вод бесконечности вставала
застывшая, ничего не выражающая картина, уже обреченная на осмеяние.
Ранним утром в кинотеатре "Ангелочек" уже можно укрыться от дневного
света. "Последний гангстер" взламывает в банке сейф. Владелец
кинематографа информирует прокатную фирму о числе посетителей. Рекордные
числа, цифровая акробатика. Как некогда экстренное сообщение:
_брутторегистровые тонны идут ко дну_. Виггерль, Шорши, Боне, Каре и Зеп
стояли под громкоговорителем, на них рушились каскады слов, победа,
фанфары, гитлерюгенд, солдаты-гитлерята, коричневые рубашки, короткие
штаны, голые ноги. Они встряхивали кружки для сбора пожертвований, они не
давали монетам улечься, они бренчали жестяными эмблемами. "Зимняя помощь!
Поможем фронту! Поможем фюреру!" По ночам выла сирена. Зенитная артиллерия
молчала. Вот вылетели на охоту ястребки. Бриллианты к Железному кресту.
Фугасные бомбы. Мигающий свет. Ложись! В канализационных трубах журчала
вода. В соседнем доме залило подвал. Все утонули. Шорши, Бене, Каре и Зеп
сидят и смотрят на последнего гангстера. Сидят, вдавив свои тощие зады в
покарябанные, истертые сиденья кинокресел. Они нигде не учатся и нигде не
работают. Денег у них нет, но лишняя марка, чтобы посмотреть на гангстера,
найдется. Эта пташка сама далась им в руки. Занятия в ремесленном училище
они прогуливают, профессии у них нет, точнее, есть профессия, но ее
приобретают не в училище, а на уличных перекрестках, с валютчиками в
подворотнях, с женщинами в закоулках, с дружками в темных аллеях парка
Дворца правосудия, ремесло, именуемое ловкостью рук, взял и не отдал,
ремесло здоровых кулаков, раз и в морду, прогулочки там, где собираются
одни мальчики, умение смотреть уступчиво, покачивать бедрами, вилять
задом. Виггерль в легионе, далеко за морем, с аннамитами в зарослях, змеи