"Альфред Кох, Игорь Свинаренко. Ящик водки (том 4) " - читать интересную книгу автора

Вышли. Солнышко, но прохладно. Спустились вниз по гранитной широкой
лестнице. Внизу, в центре площади, памятник Александру Второму. Небольшой,
но и не маленький. Подтянутый такой государь, в военной форме, бакенбарды,
осанка. Говорят, крепкий был мужчина, сильный. Ох, Петербург, Петербург!
"Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных
тебе!" (Матф. 23:37). Сука! Какая тоска...
В огромном зале - гроб. Много людей. Я стою в почетном карауле. Миша
слева и чуть впереди лежит в гробу. Красивый такой гроб, полированный.
Импортный, наверное. Его лицо густо намазано тональным кремом.
Даже немного усы запачканы. Под кремом видно, что лицо сильно посечено
осколками лобового стекла. Мне ужасно плохо. Так противно, хоть вешайся.
Тошнит, водки хочется, плакать, а не плачется. Какой-то комок, и ни туда ни
сюда.
Чубайс выступает. Говорит, что всех достанет. Про себя думаю: а хочется
ли мне мести? Ответ - хочется! Очень! Своими руками, медленно, с большими
перерывами. Убийца будет просить прощения, а я буду глумиться, разводить
руками, говорить, что, к сожалению, ничем помочь не смогу, что нужно
немножко потерпеть, что скоро, вот-вот, и я уже его прикончу, разрежу ему
сердце. Увлеченный этими мыслями, стою все время, пока идет эта дикая
процедура, никого не слышу. Господи! Прости меня, грешного...
В июне 1997 года мы с Мишей на выходные поехали к моей теще на дачу на
Ладожское озеро. Там хорошо. Длинные песчаные пляжи с дюнами, сосны,
безбрежная свинцовая Ладога. Рыбаки на сейнерах причаливают, разгружают рыбу
ящиками: судак, сиг, лещ, ряпушка. Чайки кричат. Купили рыбы, сварили ухи.
Потом банька, водочки, шашлычок. Мише с женой постелили на мансарде, откуда
с балкона видно озеро. Свежий воздух, белые ночи. Очарование русского
Севера.
На следующее утро приехали друзья. Опять привезли шашлык. Мы долго
хохотали, вспоминая разные истории, шутили. Потом, под вечер, уже в
аэропорту, мы с ним долго ходили и разговаривали. Я сейчас не помню уже, о
чем. Осталось только общее впечатление, контур, аромат. Это был аромат
дружбы и любви. Я его очень люблю, этот аромат. Ну и Мишу, конечно...
На кладбище - опять речи. Потом, ближе к концу, выступили и батюшка и
раввин. Миша так и не определился, думал, наверное, что еще есть время.
Раввин запел так тоскливо, протяжно, пронзительно, прямо по нервам. Хочется
сесть прямо на землю. Вот на свежую кучу рыжего питерского суглинка. Рядом
яма пустая. Сейчас мы ее заполним. Горе. Вот так оно выглядит - горе.
Родители прижались друг к дружке. В их сторону смотреть страшно.
Рядом - младший брат. Очень похож на Мишу. Все кругом на него похожи. Мне
дают последнее слово. Что-то бормочу, пытаюсь говорить громко, а не
получается. Еле-еле, едва себя слышу. Опустили. Засыпали. Поставили портрет,
ветки еловые, зажгли свечку. Разлили, выпили, постояли. Вроде все. Что еще?
Нет, вроде - все...
Мы с ребятами скинулись, дали жене денег. Нормально дали, не
поскупились. Родителям наконец купили приличную квартиру. Боже, как это
по-нашему - нужно, чтобы сына убили, и пожалуйста - у питерского профессора
достойное жилье. Памятник Мише хороший поставили. Поначалу я всякий раз,
когда бывал в Питере, заезжал к родителям, к жене, на могилу. Потом все реже
и реже. Теперь изредка созваниваюсь с женой. На могилку иногда. Скотина,
конечно. Дерьмо собачье. Вот все крутишься, крутишься. Потом, успею. Или