"Жан Кокто. Белая книга" - читать интересную книгу автора

Он обманывал меня с одной русской, которая приучила его к наркотикам.
Предупрежденная о грозящем ей обыске, она попросила его забрать к себе в
гостиницу ее курительные принадлежности и запас порошка. Апаш, которого он
взял в провожатые и которому доверился, тут же его и продал: это был
полицейский осведомитель. Так узнал я сразу о двух предательствах самого
низкого пошиба. Его жалкое состояние обезоружило меня. В префектуре он
хорохорился и, заявив, что без этого не может, курил, сидя на полу, в
течение всего допроса перед изумленными служителями закона. Сейчас от него
остались одни ошметки. Упрекать я был не в силах. Я умолял его отказаться от
наркотиков. Он отвечал, что сам этого хочет, но зависимость зашла слишком
далеко и обратного пути уже нет.
На следующий день мне сообщили по телефону из Версаля, что его пришлось
срочно отправить в клинику на улице Б. с кровохарканьем.
Он занимал 55-ю палату на четвертом этаже. Когда я вошел, у него едва
хватило сил повернуть ко мне голову. Нос у него слегка заострился. Тусклым
взглядом смотрел он на свои просвечивающие руки. "Я хочу признаться тебе в
одной веши, - сказал он, когда мы остались одни. - Во мне , сосуществовали
женщина и мужчина. Женщина подчинялась тебе; мужчина восставал против этого
подчинения. Мне женщины не нравились, я волочился за ними, чтобы обмануть
себя и доказать себе, что я свободен. Мужчина во мне, глупец и фат, был
противником нашей любви. Я жалею об этом. Я люблю одного тебя. Когда
поправлюсь, я стану другим человеком. Я буду повиноваться тебе, не бунтуя, и
сделаю все, чтоб загладить зло, которое причинил".
Ночью я не мог уснуть. Под утро забылся на несколько минут, и мне
приснился сон.
Мы с Г. были в цирке. Цирк этот превратился в ресторан, состоявший из
двух небольших помещений. В одном из них певец у пианино объявил, что сейчас
исполнит новую песню. Называлась она именем женщины, которая была
законодательницей мод в 1900-м. Такое название при такой преамбуле в 1926
граничило с наглостью. Вот эта песня:
Весь Париж теперь салат:
Вышла зелень на парад.
Даже семена укропа --
Топы-топы --
По Парижу семенят.
Возвышающая сила сновидения делала эту бессмысленную песенку
необычайно, небесно смешной.
Я проснулся, все еще смеясь. Этот смех показался мне добрым
предзнаменованием. Не приснился бы мне, думал я, такой забавный сон, если бы
положение было серьезным. Я забывал, что разум, изнемогший от страданий,
порождает иногда самые забавные сны.
На улице Б. я уже открыл было дверь палаты, когда одна из медсестер
удержала меня и холодно проинформировала: " 55-й из палаты выбыл. Он в
часовне".
Как хватило мне сил повернуть обратно, спуститься по лестнице? В
часовне какая-то женщина молилась около каменной плиты, на которой лежал
труп моего друга.
Как оно было спокойно, это милое лицо, которое я некогда осыпал
ударами! Но что это могло значить для него теперь, к чему было вспоминать об
ударах, о ласках? Он больше не любил ни мать, ни женщин, ни меня - никого.