"Сидони-Габриель Колетт. Клодина в Париже ("Клодина" #2) " - читать интересную книгу автора

совсем как тыльная сторона моей ладошки. А что же Клодина? Выпуклая грудная
клетка, а грудь точно такая же, как у толстенького мальчугана. Чёрт побери,
это в четырнадцать-то лет... Закончив представление, мы застёгиваем блузки,
при этом каждая в душе убеждена, что у неё они гораздо больше, чем у трёх
других.
Белое муслиновое платье, хорошо выглаженное Мели, кажется мне ещё
достаточно красивым, и я надеваю его с удовольствием. Нет больше моих бедных
прекрасных локонов, ласково сбегавших до самой поясницы; но завитки лежат
теперь так забавно, короткие кудряшки доходят до уголков глаз, поэтому я не
слишком тоскую в этот вечер по своей прежней копне волос. Тысяча чертей (как
говорит папа)! Ох, не забыть бы золотую цепочку.
- Мели, папа одевается?
- Да что-то слишком уж возится, никак не кончит. Три пристежных
воротничка испортил. Поди-ка повяжи ему галстук.
- Бегу.
Мой благородный папочка затянут в чёрный, вышедший из моды фрак, но
выглядит всё равно очень представительно.
- Поторопись же, поскорей, пала, уже полвосьмого. Мели, не забудь
покормить Фаншетту. Давай сюда красный суконный плащ, и бежим.

От этой белой гостиной с электрическими грушами лампочек во всех углах
у меня начнётся припадок эпилепсии. Папа придерживается моего мнения, ему
ненавистны эти кремовые тона, столь дорогие сердцу его сестры Вильгельмины,
он говорит об этом без обиняков:
- Можешь мне поверить, не сомневайся, я скорее дал бы себя публично
высечь на площади, но не лёг бы спать среди этих пирожных с кремом.
Но вот является прекрасный Марсель и освещает всё своим присутствием.
До чего же он очарователен! Тоненький, лёгкий в своём смокинге, волосы
белокурые, совсем светлые, а его полупрозрачная кожа в электрическом свете
кажется такой же бархатистой, как лепестки садового вьюнка. Когда он с нами
здоровается, я замечаю, что его светлые голубые глаза с живым вниманием
разглядывают меня.
Вслед за ним выходит совершенно ослепительная тётушка Кёр! В шёлковом
жемчужно-сером платье с чёрными кружевными воланами - это по моде 1867-го
или 1900-го года? Скорее 1867-го, только на этот кринолин мог бы присесть
гвардеец Наполеона III. Седые пышные волосы, расчёсанные на прямой пробор,
лежат очень ровно; а этот взгляд немного блёклых голубых глаз под тяжёлыми
морщинистыми веками, который она, должно быть, внимательно изучала у графини
де Теба, сам по себе производил сильное впечатление. Походка у неё
скользящая, рукава с низкими проймами, и она держится с такой... учтивостью.
Слово "учтивость" так же ей к лицу, как и прямой пробор в волосах.
Кроме нас, никаких других приглашённых. Но, чёрт побери, у тётушки Кёр
специально одеваются к обеду! В Монтиньи я обычно обедала в школьном
переднике, а папиному облачению даже трудно было подобрать название -
широкий плащ, сюртук, пальто, некое незаконное порождение всего этого, - он
обычно надевал его с самого утра, чтобы пасти своих улиток. Если носить
декольтированное платье в тесном семейном кругу, что же мне тогда надевать
на званые обеды? Разве что сорочку на бретельках из розовых лент?
(Клодина, старушка моя, кончай все эти отступления! Постарайся за
столом есть поаккуратнее, держаться прилично и, если тебе поднесут блюдо,