"Сидони-Габриель Колетт. Рождение дня" - читать интересную книгу автора

- Правда.
Признаться, это был единственный ответ, которого я не ожидала. И
интонация Вьяля не позволяла мне отшутиться. Я всё же попыталась
рассмеяться, вытирая шею и лоб:
- Что ж, хорошо хоть ты, старина, не кривишь душой...
И я снова издала неловкий женский смешок, продолжая настаивать:
- Так, значит, я тебе кажусь ужасной, и ты мне об этом говоришь?
Вьяль по-прежнему смотрел на меня и по-прежнему с выражением
нестерпимого страдания, медля с ответом:
- Да... Вот уже три часа вы бьётесь с этой дурацкой... ну, скажем,
бесполезной работой... и так почти все дни... Целых три часа вы жаритесь на
солнце, ваши руки стали похожи на руки подёнщика-мужчины, ваш казакин с
оторванными полами совсем полинял, и вы с самого утра не соизволили даже
попудрить лицо. Зачем, зачем вы это делаете?.. Конечно, я знаю, вы находите
в этом удовольствие, тратите свою неистовую энергию... Но есть ведь и другие
удовольствия подобного рода... Я не знаю, скажем... Собирать цветы, гулять у
моря... Надеть свою большую белую шляпу, повязать голубой шарф вокруг шеи...
У вас такие красивые глаза, когда вы этого хотите... И подумайте хоть
немного о нас, о тех, кто вас любит, мы вполне, мне кажется, стоим этих
мелких пустяковых деревьев...
Он почувствовал, что его смелость подходит к концу, и, пошевеливая
носком землю, добавил уже как-то совсем капризно:
- В этом всё, всё дело!
Солнце сверху омывало его бронзовую, гладко выбритую щёку. По-видимому,
молодость на этом лице никогда не была слишком яркой. Карие глаза в
сочетании с загорелой кожей обрели своеобразную глубину. Рот хорошо
смотрится благодаря красивым зубам и бороздке, которая разделяет верхнюю
губу. Вьяль доживёт до благопристойной старости, до того зрелого возраста,
когда, глядя на его длинный нос с умеренной горбинкой, на крепкий
подбородок, на выступающие брови, о нём будут говорить: "Как, вероятно, он
был красив в молодости!" А он со вздохом ответит: "Ах! если бы вы меня
видели, когда мне было тридцать лет! Не хвалясь, я..." И это будет
неправдой...
Вот о чём я думала, вытирая затылок и поправляя волосы, стоя перед
мужчиной, который, впервые с тех пор как мы знакомы, обратился ко мне со
словами, наполненными тайным смыслом. Так-то! О чём же ещё можем мы думать
при виде чужой молодости, когда, отгородившись ото всех чем-то вроде не
очень надёжного барьера, смотрим на мужчин, да, впрочем, и на женщин тоже?
Конечно же, мы безжалостны в наших суждениях, а что касается меня, то когда
я пытаюсь обрести безмятежность, то опираюсь на что-нибудь прочное: "Ты уже
больше мне совершенно не нужен...", чтобы затем дойти до: "Что ж, тогда я
хочу быть в чём-то полезной тебе..." Неужели я всё ещё способна на
самозабвение? Да, коль скоро я не могу без этого обойтись. Ради того, ради
той... Надо бы меньше. Однако я чувствую себя всё ещё слишком хрупкой для
абсолютного гармоничного одиночества, такого одиночества, которое отвечает
звоном на малейшее прикосновение, но при этом сохраняет свою форму, обратив
свою раскрытую чашечку к живому миру...
Я думала всё-таки о Вьяле, когда смотрела на Вьяля, стряхивая со своих
ног лёгкую песчаную, солёную землю. Ничто не торопило меня с ответом, и я
скорее всего сознательно растягивала молчание, в котором я чувствовала себя