"Сидони-Габриель Колетт. Вторая" - читать интересную книгу автора

пришлось впустить в это настоящее немного прошлого - прошлого Джейн.
- Вам надо знать обо мне все, Фанни! - немного торжественно начала
Джейн.
- Ну зачем это? - спросила Фанни, у которой вежливость уступила место
честности.
- Но, Фанни, я умерла бы от стыда, если бы стала скрывать от вас...
После того приема, который я здесь встретила! Надо, чтобы вы знали, кто я
есть, знали меня как с хорошей, так и с плохой стороны, чтобы вы могли
правильно судить обо мне...
От такого вступления черно-синие, как у породистых кобылиц, глаза Фанни
устремились куда-то в сторону, останавливаясь с опаской то на облаке, то на
лампе, то на идущем по улице прохожем, избегая Джейн и ее преданного
взгляда, Джейн и ее воздушной шевелюры, Джейн и ее простенького платья,
такого простенького, что не заметить ее в нем было невозможно.
"Ну почему, - думала про себя Фанни, - почему мне уже заранее скучно,
как на постановке какой-нибудь американской пьесы? И зачем эта родословная,
эта подноготная в доме, где никто никого ни о чем не спрашивает? Есть ли в
этом какой-то смысл? Прилично ли это?"
А Джейн уже начала свой рассказ о том, как она, дочь-бесприданница
одного учителя рисования при муниципалитете ("Вы можете увидеть работы моего
отца в лицее Дюге-Труэна, среди прочих - первоклассный рисунок углем "Ослы
на водопое""), носила по садику Сен-Манде, между обнаженными сиренями и
лаврами в кадках, свою растерзанную душу, раня и ушибая ее, душу бедной и не
обученной никакому ремеслу девушки, готовой на все, одержимой.
Джейн никогда не говорила об этом при Фару. Она дожидалась, пока
завершение трапезы не вернет его к трудам или безделью. И даже оставаясь
наедине с Фанни, она продолжала ждать, пока у той не упадет с колен книга
или пока она не проснется, посвежевшая после своей сиесты, со словами: "Что
новенького, Джейн?" Поскольку Джейн рассказывала не по порядку, то Фанни так
никогда и не удалось толком узнать, то ли это Мейрович, удивительной красоты
поляк и, кстати, коллективист, отнял Джейн у Дейвидсона, то ли он получил ее
из щедрых и опасных рук этого Дейвидсона, который в ее рассказе предстал как
"тот самый английский композитор".
"Неужели в Англии кроме него нет других композиторов?" - подумала
Фанни.
Зато Антуана де Кемере, первое несчастье Джейн, она знала буквально
наизусть.
- Когда я ждала отца в конце небольшой террасы, - повествовала Джейн, -
то приходила заранее, до условленного часа, и мне приходилось ждать его
очень долго, перегнувшись так, что от перекладины мне делалось даже больно
тут вот, на уровне желудка. Оттого что я видела все время одно и то же и на
глаза не попадалось ничего нового, у меня начинала кружиться голова... Я
помахивала цветком, держа рукой его за конец стебелька... Ведь в каждой
девушке живет настоящий бес, вы же знаете...
"Нет, я не знаю", - мысленно ответила ей Фанни.
- ...и в худшие из дней я говорила себе: "Пусть внизу появится
какой-нибудь мужчина, и я уроню цветок..." В конце концов я выпустила из
руки цветок, он упал между ушей лошади... но на лошади сидел всадник.
"Браво! - воскликнула про себя Фанни. - Какой красивый эпизод под
занавес для первого акта! Не предложить ли мне его Фару?.."