"Сидони-Габриель Колетт. Чистое и порочное" - читать интересную книгу автора

Он приосанился и застегнул пиджак, как спорщик, готовый выбросить новую
карту.
Я увидела, как в его глазах зажглись жёлто-бурые огоньки, что случалось
с ним в дурные минуты.
- Уж эти мне северяне, - проговорил он шутливым тоном. - Поглядел бы я
на них...
Осознав свою досаду, он решил слукавить.
- Впрочем, я не понимаю, какое мне дело до этой детали узора. Когда
речь заходит о Маасене, этом великолепном человеческом монументе, мне не
следует ничего знать, - прибавил он с резким раздражением, - даже если он
прячет в себе будуар с зеркальными стенами и атрибуты публичного дома.
- Естественно, - отвечала я.
Он уплатил за два наших оранжада и подхватил свои перчатки и трость.
- В любом случае дайте мне знать, дружище.
- Дать знать о чём?
- Ну... о приезде Маасена. Я хотела бы побеседовать с ним.
- Ах да... Разумеется. Какой кусачий ветерок, не так ли?
- Ветер с севера...
Он осознал мой бездарный выпад и посмотрел на меня в упор.
- Право, можно подумать, вы считаете, что я завидую Маасену? Всё-таки я
ещё не настолько низко пал, чтобы завидовать кому-то физически!
Я сделала мягкий жест в знак отрицания и погладила рукой его шершавую
щеку, щеку мужчины в шесть часов вечера... "Дорогой друг, стало быть,
существует нефизическая зависть?"
Он удалялся, а я мысленно обращалась к его стройной спине, к
размашистой походке с утрированно большими шагами, к шляпе; в первую очередь
к шляпе, его выразительной, предательской, непостоянной, вечно озадаченной
шляпе, которую он слишком сильно сдвигает то набок, подражая уличным
сорванцам, то на затылок, словно представитель богемы, то на лоб: дескать,
осторожно, перед вами обидчивый и коварный малый, советуем не наступать ему
на ноги... В конечном итоге это шляпа, которая не желает стареть...
Таким образом, мы с X. в очередной раз играючи пробуждали отзвуки
грома, который я неохотно величаю его легкомысленным именем - наслаждение.
Вероятно, оттого, что оно никогда нам не грозило, когда мы оставались
вдвоём, не приковывало нас друг к другу, мы непринуждённо разглагольствовали
о нём; вернее, приятель позволял мне разглядывать в своём дивном "брачном
оперении", которое так долго ему служило, прорехи и ощипанные перья. По
своему обыкновению для начала мы немного говорили о своём ремесле, о
прохожих и покойниках, о минувшем и сегодняшнем дне, состязались в милой
несговорчивости: "Нет, вовсе нет, я, напротив...", "До чего забавно!
У меня диаметрально противоположное мнение..." Достаточно кому-то
произнести некое слово или имя, как мы снова погружаемся в ворох привычного
пепла то мрачных, то раскалённых докрасна воспоминаний. При том, что он
рассказывает, а я больше частью слушаю, я чувствую такую же ответственность,
как и он, поэтому, как только он первым пускается в путь по огненным следам,
я иду за ним по пятам и даже пощипываю его, чтобы он не стоял на месте.
Обессилев, он прокричал как-то раз:
- Об этом слишком много сказано и слишком много написано. Меня тошнит
от всех книг, имеющих отношение к теме потребительской любви; вы слышите,
меня от них тошнит!