"Сидони-Габриель Колетт. Кошка" - читать интересную книгу автора

оркестр. Сущие пустяки... бросаюсь вперед, делаю сальто, чтобы отвлечь
внимание, и попадаю в темноту..."
Но его приковал к месту коварно дружелюбный взгляд черноволосого
статиста с греческим профилем, уставившего на Алена свой единственный
широкий рыбий глаз. "Темнота... Темнота..." При звуках этого слова к нему
приблизились две длинные темные руки, изящно трепещущие тополевыми листьями,
и унесли его, чтобы в самую ненадежную пору короткой ночи Алену можно было
успокоиться во временной могиле, где живая душа, покинувшая свой мир,
воздыхает, льет слезы, борется и гибнет, чтобы беспамятно воскреснуть во
дне.
Высоко стоящее солнце окаймляло окно, когда Ален пробудился. Желтая
полупрозрачная кисть ракитника висела над головой Сахи, Сахи дневной,
невинной и голубой, вылизывавшей шерстку.
- Саха!
- Мр-р-р! - воскликнула кошка.
- Разве я виноват, что ты голодна? Никто тебе не мешал попросить молока
внизу, коли у тебя такая спешка.
Она смягчилась при звуке его голоса, повторила свое восклицание, но уже
тише, разинув ярко-красную, усаженную белыми клыками пасть. Глядя в глаза,
полные безраздельной и преданной любви, Ален встревожился: "Боже мой, как же
кошка? С кошкой-то как быть?.. Совсем из головы вон, что женюсь... А жить
придется у Патрика..."
Он повернул голову к вправленной в рамку из хромированной стали
фотографии, запечатлевшей лоснящееся, точно маслом облитое лицо Камиллы.
Широкое слепое пятно света на волосах, губы намазаны стеклянистой
чернильно-черной помадой, огромные глаза осеняет двойной ряд ресниц.
- Прекрасная работа профессионала, - проворчал Ален.
Он уже забыл, что сам выбрал для спальни эту фотографию, где Камилла не
походила ни на себя, ни на кого-нибудь еще. "Глаз... Где-то я видел этот
глаз..."
Вооружившись карандашом, он немного сузил глаза, затушевал излишек
белка, но только испортил снимок.
- Мек... мек... мек... м-а-а... ма-а-а... - заговорила Саха,
уставившись на маленького мотылька шелкопряда, забившегося между оконным
стеклом и тюлевой занавеской.
Львиный подбородок дрожал, она заикалась от волнения. Ален схватил
бабочку между двумя пальцами и поднес Сахе.
- Замори червячка, Саха!
В саду лениво побрякивали грабли, разравнивая гравий. Внутренним
зрением Ален увидел руку, держащую черенок граблей, руку стареющей женщины в
толстой белой перчатке регулировщика, движущуюся плавно и неутомимо.
- Добрый день, мама! - крикнул он.
Голос ответил ему издали, невнятно выговаривая какие-то ласковые,
неизбежные в таких случаях пустяки...
Он сбежал с крыльца, преследуемый по пятам кошкой. Дневной порой она
превращалась в шального песика, шумно сбегала по лестнице и, лишившись
всякой таинственности, нескладными прыжками мчалась в сад.
Она уселась на обеденном столике, испещренном солнечными пятнами, рядом
с прибором Алена. Затихшие было грабли возобновили свою неспешную работу.
Ален налил Сахе молока, бросил в него по щепотке соли и сахара и чинно