"Сидони-Габриель Колетт. Кошка" - читать интересную книгу автора

приступил к трапезе. Сидя за столом в одиночестве, он мог не стыдиться
некоторых привычек, связанных с бессознательным загадыванием желаний и
образующихся у детей в возрасте между четырьмя и семью годами навязчивых
привычек. Он мог без опаски замазывать маслом все до единой "ноздри" на
ломте хлеба, невольно хмуриться, если в чашке уровень кофе с молоком
оказывался выше некоторой предельной высоты, обозначенной каким-нибудь
золотым завитком. За первым толстым куском хлеба с маслом должен был
следовать тонкий, а во вторую чашку кофе следовало бросить лишний кусок
сахара... Словом, совсем еще маленький Ален, таившийся в высоком красивом
юноше-блондине, нетерпеливо ждал конца завтрака, чтобы со всех сторон
облизать ложку из горшочка с медом, старую ложку слоновой кости, приобретшую
сходство с куском почернелого хряща.
"В эту самую минуту Камилла завтракает, расхаживая по столовой,
откусывая поочередно от ломтика постной ветчины, стиснутого меж двух
сухариков, и от яблока. На ходу ставит чашку чая без сахара где придется и
всякий раз ищет потом..."
Он поднял глаза к тому, что с детства стало ему дороже всего, что
пробуждало в нем трепетное чувство и что он, как ему казалось, знал хорошо.
Старые вязы, неуклонно подстригаемые и смыкавшиеся над его головой, стояли
неподвижно, трепеща лишь кончиками молодых листьев. Посреди лужайки
красовалась густая поросль розовых смолевок, окаймленная незабудками. С
изогнувшейся под углом голой ветки усохшего дерева свисали, вздрагивая при
малейшем движении воздуха, плети полигонума, свившиеся со стеблями ломоноса
с его густо-синими четырехлепестковыми цветами. Одна из дождевальных
установок, вращаясь на стойке, распустила над лужайкой белый павлиний хвост,
где то зажигалась, то гасла мимолетная радуга.
"Какой чудный сад... Какой чудный..." - тихо шептал Ален. Огорченным
взглядом он обвел груду мусора, балок и мешков с гипсом, осквернявшую
западное крыло дома. "А, сегодня воскресенье! Они не работают. А для меня
воскресенье длилось целую неделю..." Хотя Ален был юн, прихотлив и
избалован, его жизнь отмерялась шестью рабочими днями в торговом заведении,
и воскресенье было для него днем ощутимым.
Белый голубь мелькнул за кущами вегелий и деций, увешанных кистями
розовых цветов. Нет, не голубь - мамина рука в перчатке. Толстая белая
перчатка поднимала с земли стебель, выщипывала буйную траву, поднявшуюся за
одну ночь. Две зеленушки спорхнули на гравий поклевать крошек, упавших со
стола. Саха, храня спокойствие, провожала их взглядом. Однако синица,
повисшая вниз головой над самым столом на ветке вяза, вывела ее из
равновесия своим нахальством. Сдвинув лапки, распушив воротник красавицы и
откинув голову, Саха пыталась овладеть собой, но щеки ее надувались от
бешенства, а маленькие ноздри увлажнились.
- Прекрасна, как демон! Прекраснее демона! - сказал ей Ален.
Он хотел ее погладить по широкой голове, где роились кровожадные
замыслы, но кошка внезапно укусила его, давая выход своему раздражению. Ален
взглянул на две капельки крови с тем досадливым чувством, какое овладевает
мужчиной, укушенным любовницей в минуту наивысшего блаженства.
- Скверная!.. Скверная!.. Посмотри, что ты сделала...
Опустив голову, она понюхала кровь и боязливо взглянула в лицо своего
друга. Зная, как развеселить или тронуть его, она взяла со стола сухарик и
принялась грызть, держа на беличий лад.