"Борис Колоколов. Лесные люди (Искатель 1966 1) " - читать интересную книгу автора

своего рода, но шут такой, что от его проделок при зажженной соломке, при
сверкании подведенных глазниц, при шарканье его жестянок на поясе, от его
невнятного бормотания и судорожных, как будто обломанных жестов у людей
мурашки разбегаются по коже. Это щекочет нервы. Человек, видимо, должен быть
весь захвачен зрелищем, должен переживать, волноваться. А вот взять наше
кино, оно скользит по глазам. Тут как-то про жизнь охотников показали
картину - так люди обсмеялись. Стыдно. Мне как председателю артели стыдно, -
думал Мунов. - Ведь они смеются и на меня оборачиваются, точно я этакую
дрянь наснимал. Эх, братцы, братцы, не умеем мы еще проращивать в человеке
новое зернышко. Ему врать про жизнь нельзя. Врать про жизнь нельзя!" - в
гневе повторил Мунов.
Он прошел несколько шагов вперед и воротился. Второй стук в окно
фельдшерички тоже больше не повторился. Значит, и там его учуяли. "Ну,
хорошо, - сказал себе Мунов. - С тобой-то я разберусь". Он видел, с кем
разговаривает.
Не таясь, полной ступней, Мунов пошел к своему дому. Пусть слышат,
пусть знают, что он не поленится еще раз встать с кровати. Он уже подходил к
дверям, когда до слуха с реки донесло новые голоса. Эти ни от кого не
прятались. Они звучали громко, настойчиво, в них торжество слышалось. Кто-то
по Бикину, по льду погонял собак. Собаки чуяли дом, они взвизгивали, тявкали
на бегу, рвались из постромок. Мунов улыбнулся - до того знакомой ему была
радость возвращения в поселок с соболиной охоты. Ведь там не один месяц в
тайге находишься. Вдвоем с бабенкой да вот с собаками. В палаточке на снегу,
в обществе жестяной печки. Возрадуешься дому. От самого вида изб колотится
сердце. Он так и не притронулся к скобке своей двери, а пошел туда, на
берег, повстречать упряжку. Кто хоть в ней возвращается-то?!
От реки громко доносило голос.
- Кела! Кела! Зулейхи, зулейхи! - голосил охотник. - Вперед, вперед,
Чайка!
О, да это никак Лянсо Кукченка! Долгонько он нынче в тайге пробыл.
Сразу после ноябрьских праздников ушел. А теперь февраль на исходе - вон он
сколько там скитался. Небось с хорошей добычей возвращается.
Собаки тянули нарты наискосок в кручу берега. И сам Лянсо и жена его
палками толкали нарты, помогали собакам одолеть подъем. Мунов дальше не
пошел, он остался по колени в снегу ждать, когда упряжка возьмет крутизну. А
как только собаки вынесли нарты наверх, его обдало их жарким дыханием, он
выступил навстречу охотнику.
- Здравствуй, Лянсо, - сказал Мунов. - Здравствуй, Серафима. С
возвращением вас.
Они сошлись в кружок. Собаки клубками повалились в снег, дышат
прерывисто, громко, все смотрят горящими глазами на дома, точно не веря
тому, что они дотянули тяжелые нарты. А так было трудно тащить эти проклятые
нарты! Еще по реке полегче маленько, на ней все-таки ледок, хотя он и скрыт
снегом. На Бикине опасны лишь припорошенные снегом полыньи, вот их все время
собакам приходилось остерегаться. Выметав из глоток языки, они лежат
вповалку - хватают, хватают глотками воздух и вместе с ним сладостный - до
того, что слюни бегут, - запах жилья.
- Как поохотились? - спрашивает Мунов. - Без приключений?
- Спасибо, председатель, - отвечает Лянсо. - Для меня прямо
неожиданность. Вышел встретить. Спасибо. Серафима говорит, никак Мунов