"Василий Кондратьев. Зеленый монокль" - читать интересную книгу автора

большим кругозором. (К тому же и такая жизнь, когда перейти
границы реальности легче, чем государственные; вспоминаются
все романы и кинофильмы с заграничными прогулками по
Васильевскому Острову и Выборгской стороне). Для питерского
чудака если не в его кабинете, то уж точно по северной
столице расчерчиваются континенты. Да не отсюда ли и
навязчивые прозвания кафе и ресторанов? Поскользнувшись на
краденых воспоминаниях, а то ли от сырой летней жары и
духоты, я вдруг заметил, как русский Берлин внезапно
показался мне за дверями багровой кафейницы на углу Баскова
переулка - теряющийся в окрестностях Надеждинской улицы.
Кварталы вокруг Надеждинской, остров омываемый
торговыми проспектами, ограниченными костелом, немецкой
кирхой и загадочным Таврическим садом: здесь тихо и в разгар
дня, улицы заполняются только звоном колоколов собора Спаса
Преображения. Как будто поминальные о пока несбывшемся
искусстве. Кафейница вдруг напоминает, что в этом доме
когда-то было издательство "Петрополис", сначала местное,
потом берлинское; точно так же из этих кварталов, светских и
художественных, а в ленинградские годы вымирающих, уезжали,
замышляли, но сделать не пришлось. Берлин для этих мест -
вроде того света; в его мифе есть и русские кости. Но все
годы здесь остались и жили самые мистические поэты
Петербурга, жил Хармс, жили Кузмин и Юркун.
Я не читал рассказа "Берлинский чародей": от него,
кроме заглавия, ничего не осталось. Но раз мы разобрались,
что за симпатия между странами и эпохами, то с прототипом,
который завещал Володе Захарову его пальто "со сквозняком",
еще проще. В самом деле, кто не знает, что немецкая вещь -
вещь во всех смыслах?

Нет невероятных догадок, есть расстояния; когда
собираешься с мыслями, проделываешь далекий путь. В наши
вещественные времена поток сведений, рассеяние мест и фактов
дает с трудом преодолимую реальность, от стыдливости
сказочную. И ведь человеку, этому мученику искусства,
приходится иногда воплощать больше, чем кажется.
Далеко на юг от Невского проспекта, в глубине
Персидского залива ближе к берегам Кувейта лежит остров
Фаилака, маленький и правда как будто распростертый: когда-то
Александр Великий, остановившийся здесь в походе на Аравию,
называл его - Икарос - в память о том месте Эгейского моря,
где разбился легендарный сын Дедала. На малом каменистом
мысу, откуда весь остров на ладони, стоит огражденный стеной
грубый столп. Археологи нашли, что это незапамятное
святилище. Со времен забытых империй до последней "войны в
Заливе" считается, что именно в этих местах соединяются
внешний и подземный миры: нефть выходит к поверхности,
соленые и подземные чистые воды соприкасаются, жемчуг,
называемый здесь душой бессмертия, пузырьками лежит по дну.