"Виктор Конецкий. Огурец навырез" - читать интересную книгу автора

тебе, подлый разбесившийся преступник, ядом страстного и развращенного
твоего таланта отравивший и приведший к вечной гибели многие и многие души
несчастных и слабоумных соотечественников твоих! Ну-с, вы картину-то всего
этого представляете? Исаакиевский собор, свечи, Александра Федоровна
светлыми слезами от презрения к графу Толстому плачет, император ее
интеллигентно успокаивает...
- Когда это было?
- Шестого сентября одна тысяча девятьсот восьмого... Вы чего-то
побледнели и мешочки под глазами. Утомил я вас, Виктор Викторович? Простите,
несет, несет на воспоминания...
- Если и меня уже туда заносит...
- Покажите-ка, любезный, язык! Я вас серьезно прошу. Отойдем вот в
уголок и покажите язык. Я сразу скажу, что вас нездоровит.
Мы отошли за куст, и я показал Аверченко свой язык.
Обследовав мой язык и ничего не сказав, Аверченко резко сменил тему
разговора.
Конечно, как я и ожидал, он пожаловался на нехватку советских денег и
начал зондировать на тему проталкивания его рассказа под рубрикой Из
неопубликованного и забытого в какой-нибудь журнальчик. Четверть
гонорарчика, не больше, хоть пару сотен рубчиков-с... Я спросил, про что
рассказ и название. Он заверил меня в том, что рассказ направлен против
царских сановников и их взяточничества, называется Замечательный дядя.
- Очень уж далеко от действительности, - сказал я. - Рассказик продать
будет чрезвычайно сложно - у нас настороженно относятся к произведениям
покойников, даже если они вполне лояльны. А с художественной стороны...
- Черт с ней, с художественностью! Черт с ней! - почти кричал Аркадий
Тимофеевич. - Сейчас спасение мира не в красивых словах! Только правда
спасет мир! Только! Правду! Правду! Всю! Рассказывайте правду вовсе
бесхудожественно! Это единственный путь к спасению... Если уцелеем, найдем
прекрасные слова и для самого жуткого.
Аверченко вдруг как-то вмиг постарел и сел на поребрик набережной.
- Литераторские мостки не разрушили, голубчик?...
Я понял, что дальше идти пешком не стоит, и стал ловить такси.

5

До самого Волкова кладбища не доехали - шпала там. Побрели полегонечку.
Аверченко попросил, если есть возможность, где-нибудь выпить молока.
На фоне закрытого продмага сидел старик. На стуле о трех ножках с
какой-то, видимо, свалки. Два ржавых ведра дном вверх. Старик на них ноги
поставил, отдыхал. Под стулом пустая поллитра.
- И не падает! Какое врожденное чувство равновесия! - восхитился я.
- Вы все ослите... - с неожиданным раздражением пробормотал
Аверченко. - С полным омерзением и безо всякого веселья писал я последние
свои жалкие рассказики... Каждый вечер думал о самоубийстве. Пил горькую.
Да, да, хуже вас пил...
- Почему вы уехали? Страх?
- Страх, конечно, перед большевиками, и ЧК свою роль сыграла, но... Тут
уж верьте на слово русскому писателю. И еще одна причина. Всю литераторскую
жизнь, да и до нее, я изучал русского дурака в его нормальной, привычной, а