"Анатолий Фёдорович Кони. Пирогов и школа жизни " - читать интересную книгу автора

барыню-помещицу лечить: что ты предпримешь?" - Но едва тот успевал
сказать: "Пошлю нанять карету", Мудров перебивал его и говорил: "Никакой
кареты не надо: поезжай на гитаре (так назывались особые дрожки, именуемые
также калибером, на которых можно было сидеть верхом), а как останешься с
больной один и услышишь, что она на нервы жалуется, то скажи ей;
"Сударыня, mens sana in corpore sano (здоровый дух в здоровом теле -
лат.), - и наоборот: может, у вас по условиям светской жизни какие-нибудь
надобности или потребности есть, а супруг этого не понимает или считает
капризом"... Она расплачется, да и разболтает тебе, а ты пропиши ей
aqua fontana cum saccharo albi,
MDS, через два часа по столовой ложке,
а мужу, который тебя спросит, скажи: "Сильнейшее потрясение всего
организма; если у ней какие-нибудь глупые желания или капризы есть, уж вы
не перечьте - всякое огорчение ей вредно". Вот он ей шаль, или шляпку, или
что там другое и купит, она повеселеет и выздоровеет. А о тебе скажут:
"Вот искусный доктор! Так-то!..." Пытливый ум Пирогова не мог
удовлетвориться ни такой наукой, ни цинической наивностью подобных
советов; он должен был сам пролагать себе пути и в упорном напряжении
труда идти своею дорогой опыта и открытий. С этой жаждой знания и умения
претворять приобретенное в ступень к новому, не останавливаясь в своем
движении вперед к большему и большему совершенству. Пирогов прошел всю
жизнь, служа своим интересом к науке интересам науки, постоянно расширяя и
углубляя область ее применения к жизни. Разнообразные и случайные
проявления последней он умел обратить на пользу знания - силою своего
вдумчивого творчества. Так, вид замороженных и разрезанных свиных туш на
Сенной перед праздниками навел его на мысль о замораживании и распиливании
трупов, для точного определения расположения внутренних органов, не
подвергшихся посмертному смещению и разложению Но проведение в жизнь
строго научных и возвышенных в смысле человечности взглядов и требований
Пирогова встретило - как и следовало ожидать - сопротивление со стороны
представителей медицинской рутины. Пирогову пришлось испытать на себе, что
в работах на пути усовершенствования человеческих знаний приходится
гораздо больше заниматься разрушением отжившего, чем творчеством нового.
Чтоб построить новое здание, нужно очистить от грязи и мусора то место,
где оно воздвигается. Положение, в котором он застал Медико-хирургическую
академию и связанные с нею госпитали, способно было навести ужас на
восприимчивую душу. Анатомические занятия, требующие для своего успеха
воздуха и света, происходили в старом, невзрачном деревянном бараке;
вскрытия трупов производились - до двадцати в день - в отвратительных до
невозможности старых банях госпиталя.
"Сердце надрывалось, - пишет он, - видом молодых здоровых гвардейцев с
гангреной, разрушающей всю брюшную стенку. Палаты госпиталя были
переполнены больными с рожистыми воспалениями, острогнойными отеками и
гнойным заражением крови. Для операционных не было ни одного, хотя бы
плохого, помещения. Лекарства, отпускавшиеся из госпитальной аптеки, были
похожи на что угодно, только не на лекарства. Вместо хинина сплошь да
рядом бычачья желчь; вместо рыбьего жира какое-то иноземное масло. Хлеб,
провизия - ниже всякой критики. Воровство дневное; - смотритель и
комиссары проигрывали сотни в карты; мясной подрядчик на виду у всех
развозил мясо по домам членам госпитальной конторы; аптекарь продавал