"Анатолий Фёдорович Кони. Нравственный облик Пушкина " - читать интересную книгу автора

скрывалось. Его всецело привлекала к себе та житейская и историческая
правда, которою дышит личность Петра. "Он один - целая всемирная история",
- пишет Пушкин Чаадаеву. Памятник Петра - современная Россия, которая
"вошла в Европу, как спущенный корабль", - говорит он, указывая на
бесповоротность реформы Петра и рисуя его самого так, что он встает пред
нами как живой, среди верфи, в бою, на пиру. Образные и глубоко
продуманные выражения Пушкина, его удивительные по богатству мысли
прилагательные, - изображают нам в незабвенных чертах нравственный склад,
наружность и великие думы "славного кормчего, кем наша двинулась земля" Но
Пушкин не ослеплялся чувством привязанности к Петру и к России. Горячая
любовь к России и вера в нее были у него неразлучны с чувством правды,
которое не позволяло ему закрывать глаза на ее недостатки и на чужие
достоинства. Он желал видеть родину сроднившейся с Западом во всем лучшем,
но сохранившею самобытные формы, заключающие все хорошее свое. Гневные
подчас выражения его писем, грустное восклицание при чтении Гоголем
"Мертвых душ": "Не веселая штука Россия!" Гордясь скромностью русского
человека и величием всего, что совершено им по почину Петра, Пушкин тем не
менее преклонялся пред достоинствами общечеловеческими. Ему был чужд узкий
патриотизм, враждебно, надменно или косо смотрящий на все иноземное.
Указывая на терпимость к чужому, как на одну из прекрасных сторон простого
русского человека, он говорил о необходимости уважения к человечеству и к
его благородным стремлениям. "Недостаточно иметь только местные чувства, -
говорил он Хомякову, - есть мысли и чувства всеобщие, всемирные"...
Намечая такие требования, Пушкин умел отличать существенное и вечное в
человеке от случайного и внешнего, высоко ставил свое призвание и отделял
его задачи от неизбежных условий своей личной жизни и от роковых даров
природы, называемых страстями. "Малодушное погружение" в заботы "суетного
света" не заглушало для него "божественного глагола", и он отряхал с себя
эти заботы под дуновением вдохновения. Но он все-таки был потомоки
близкий-того, кто "думал в охлажденны лета о знойной Африке своей". Этот
зной жил в его крови, давал себя чувствовать в обыденные часы жизни и в
молодости поэта, в виде "алчного греха", гнался за ним по пятам. Но и
тогда он не утопал, самоуслаждаясь, в этом грехе, а "бежал к Сионским
высотам", никогда не теряя их из виду, не забывая о их существовании.
Верный народным русским свойствам, он относился к себе, как к человеку,
отрицательно и даже с преувеличенным самоосуждением. "Презирать суд
людской нетрудно, - пишет он, - презирать суд собственный невозможно".
Поэтому отношение его к своему прошлому было иное, чем у большинства людей
его общественного положения. В годы наступавшего успокоения страстей он не
взирал с втайне-завидующим снисхождением на увлечения своих юных дней.
Карая себя за них, в "тоске сердечных угрызений", он будил и вызывал
тяжелые воспоминания, отравляя ими "виденья первоначальных, чистых дней".
Рыдающие звуки его "Воспоминания", когда он "с отвращением читает жизнь
свою" и горькими слезами не может смыть "печальных строк" Отношение
Пушкина к требованиям своей совести и его раннее, вдумчивое проникновение
в сущность разумных условий человеческого существования, в потребности
сердца, в права мысли-определили и взгляд его на главнейшие проявления
справедливости, как осуществления общественной совести, выражающиеся в
правосудии и законодательстве. Уже двадцатилетним юношею он выражает
определенный в этом отношении взгляд, которому оставался затем верен во