"Анатолий Федорович Кони. Князь А. И. Урусов и Ф. Н. Плевако (Воспоминания о судебных деятелях) " - читать интересную книгу автора

всегда над житейской обстановкой дела, с его уликами и доказательствами,
возвышались, как маяк, общие начала, то освещая путь, то помогая его
отыскивать.
Стремление указать внутренний смысл того или иного явления или
житейского положения заставляло Плевако брать краски из существующих
поэтических образов или картин или рисовать их самому с тонким
художественным чутьем и, одушевляясь ими, доходить до своеобразного
лиризма, производившего не только сильное, но иногда неотразимое
впечатление. В его речах не было места юмору или иронии, но часто, в
особенности, где дело шло об общественном явлении, слышался с трудом
сдерживаемый гнев или страстный призыв к негодованию. Вот одно из таких
мест в речи по делу игуменьи Митрофании: "Путник, идущий мимо высоких стен
Владычного монастыря, вверенного нравственному руководительству этой
женщины, набожно крестится на золотые кресты храмов и думает, что идет
мимо дома Божьего, а в этом доме утренний звон подымает настоятельницу и
ее слуг не на молитву, а на темные дела!
Вместо храма - биржа, вместо молящегося люда - аферисты и скупщики
поддельных документов, вместо молитвы - упражнение в составлении
вексельных текстов, вместо подвигов добра - приготовление к лживым
показаниям - вот что скрывалось за стенами. Выше, выше стройте стены
вверенных вам общин, чтобы миру было не видно дел, которые вы творите под
покровом рясы и обители!" Некоторые из его речей блистают не фейерверком
остроумия, а трещат и пылают, как разгоревшийся костер. "Подсудимая скажет
вам, - кончается та же речь: - да, я о многом не знала, что оно
противозаконно. Я женщина. Верим, что многое, что написано в книгах
закона, вам неведомо. Но ведь в этом же законе есть и такие правила,
которые давным-давно приняты человечеством как основы нравственного и
правового порядка. С вершины дымящегося Синая сказано человечеству: "Не
укради..." Вы не могли не знать этого, а что вы творите? Вы обираете до
нищеты прибегнувших к вашей помощи. С вершины Синая сказано: "Не
лжесвидетельствуй", - а вы посылаете вверивших вам свое спасение инокинь
говорить неправду и губите их совесть и доброе имя. Оттуда же запрещено
всуе призывать имя Господне, а вы, призывая Его благословение на ваши
подлоги и обманы, дерзаете хотеть и обмануть правосудие и свалить с себя
вину на неповинных. Нет, этого вам не удастся: наше правосудие молодо и
сильно, и чутка судейская совесть!"
Из этих свойств двух выдающихся московских ораторов вытекало и
отношение их к изучению дела. Урусов изучал дело во всех подробностях,
систематически разлагая его обстоятельства на отдельные группы по их
значению и важности. Он любил составлять для себя особые таблицы, на
которых в концентрических кругах бывали изображены улики и доказательства.
Тому, кто видел такие таблицы пред заседанием, было ясно, при слушании
речи Урусова, как он переходит в своем анализе и опровержениях постепенно
от периферии к центру обвинения, как он накладывает на свое полотно
сначала фон, потом легкие контуры и затем постепенно усиливает краски.
Наоборот, напрасно было бы искать такой систематичности в речах Плевако. В
построении их никогда не чувствовалось предварительной подготовки и
соразмерности частей. Видно было, что живой материал дела,
развертывавшийся перед ним в судебном заседании, влиял на его
впечатлительность и заставлял лепить речь дрожащими от волнения руками